Анна Михальская - Foxy. Год лисицы

Вот если бы Аликс действительно навсегда уехала, оставила квартиру – а ведь чуть не… И он – чуть не поверил… Чуть-чуть не считается, – вспомнил он фразу из какой-то древней советской комедии.

Впрочем, решение у него давно готово. Разумное, взрослое, правильное. Какие могут быть колебания? Слишком долго он вырабатывал свою жизненную программу, чтобы теперь что-то менять. Поздно.

И все-таки не потому не мог он уехать с Лизой.

Просто ему было страшно.

Аликс снова вела машину в Стэнфорд, к Аде.

Первый порыв – немедля броситься в погоню, настигнуть беглецов в Москве и вернуть дочку домой, в «Унитаз», а самой – вернуться к мужу, – миновал. Подхваченная вихрем негодования, она еще не чувствовала боли. Но ураган чувств, закрутив, быстро опустил ее на землю, словно девочку Элли в неведомую пустыню.

Отчаянье, растерянность, одиночество. Внезапный упадок сил. С трудом она заставила себя двигаться, а значит – спасаться: сесть в автомобиль, вырулить на знакомую дорогу и медленно, осторожно тронуться в путь, все ближе и ближе к единственному человеку, у которого она надеялась найти помощь.

– Почему и он тоже? – твердила она, смотря в темные глаза Ады. Они отражали свет, как зеркальное стекло, и, словно глаза антилопы, не пускали чужой взгляд в глубину. – Почему и Джим? За что? Мне ведь одно только нужно – верность… И вот новый обман, хуже прежнего. За что?

– Потому что ты сама не была никому верна, девочка. Ни тому, ни другому.

– Я не была верна? Кто же тогда верен? Ада, я никогда не изменяла мужу. И Джиму не изменила бы. Это они меня предали, оба.

– Нет верности без любви, девочка. Ты сама мне рассказывала, какую создала в семье систему правил. Все четко, как в Декларации прав человека. Но только правила – это рабство. А раб всегда неверен. И коварен, Сандра!

– Но я любила их обоих! Даже… мужа.

– Любила? Это мои слова в прошлую встречу: веришь, потому что любишь… Но ведь мужу ты не верила… А скоро перестала бы верить и Джиму. Любила? Да, рабство часто называют любовью. Ты и себя запутала. Опутала.

– Почему? Все так просто… Никто не тянул их за язык, а они клялись, что любят. Никто их не заставлял со мной жить.

– Разве?

– Что вы хотите сказать мне, Ада? – спросила Аликс неожиданно строго. Строго и враждебно.

– То, что не сказала в прошлый раз. Конечно, ты не заставляла. Но – покупала. Как на невольничьем рынке: ты мне нравишься, милый. Пойдешь со мной? Полная свобода в клетке правил. Обеспеченность и безопасность. Ты покупала рабов обещанием свободы.

– Двадцать лет назад вы говорили другое. И в прошлый раз тоже. Почему?

– Так надо. Да и потом, если бы эта женщина не появилась вновь, никто бы ничего и не заметил. Все так и шло бы своим чередом, и ты по-прежнему мечтала бы о верности, немного страдала – не сильно, так, чуть-чуть… А чуть-чуть – не считается. И потом наступила бы старость – уже скоро, Сандра! – а с ней пришли бы другие заботы, и вы с мужем приехали бы сюда: сначала лечиться, потом доживать свой век в «Тихой гавани».

– Какая женщина? О ком вы? Когда это – вновь?

– Одна из моих бывших учениц. Московских учениц, Сандра.

– Что значит «появилась вновь»?!

– Так ты не знала?

– Боже мой, что еще?? Неужели…

– Да, милая. Он обманывал тебя почти год.

– Как – «обманывал»? Он не обманывал. Он говорил, что встречается с ней в кафе – время от времени.

– Милая моя девочка… Ты совсем, совсем не знаешь мужчин. И ты верила?

– Нет. Не верила. Но думала, что там… другая. Его студентка пыталась увести, а может, аспирантка, я не поняла. Что-то в этом роде. Наглая девка, стриптизерша. Слала мне грубые стишки – пошлые, бесстыдные, посылала бандитов в черном с немыслимыми подарками… Я наняла детективов. Оказалось – все чепуха.

– Мои ученики писали мне из Москвы. А учеников той поры у меня осталось много. И все они поддерживают контакты со мной и друг с другом. Не будем вдаваться в детали.

– Что мне теперь делать, Ада? Я не согласна с вами, то, что вы говорите, обидно и несправедливо. Но я совсем запуталась. Вы можете ответить мне честно, открыто? Дайте мне один последний совет – вы умная женщина, вы все знаете! Последний совет, в награду за погубленную жизнь… Что мне теперь делать?

– Возвращайся домой. Прими своего мужа. Больше он не будет тебя обманывать, вот увидишь. Он сломался на этой женщине, я думаю. Если ты найдешь его дома после твоего письма – дурацкого, поспешного письма, извини! – так и знай: на этой женщине он сломался. Больше никуда не денется. Считай, ты уже получила то, что хотела, – верность. Верного раба. И такое бывает. Ты думаешь сейчас, что я сама себе противоречу. Нет.

Александр Мергень не смог встретить жену в аэропорту. Дома он едва был в силах открыть ей дверь – у него был жар.

«Москва, – подумала Аликс, всматриваясь в горячечное лицо мужа. – Опять Москва. Ноябрь. Грипп».

Александр Мергень лежал на диване у себя в кабинете, и глаза Лизы смотрели на него из темноты комнаты, как из ночного такси. Сколько времени прошло с тех пор, как он отнес вниз ее вещи – рюкзак, какую-то сумку, он не помнил. Было это только что или двадцать лет назад, не знал. Но в ушах звучал ее голос:

– Не провожай меня. Я одна. В Звенигород, пожалуйста.

– Как в Звенигород? Заказывали в МГУ! – негодовал шофер.

– В Звенигород, будьте добры! И скорее. – Лиза говорила тихо, но так, что водитель только кивнул в ответ.

– Ну, все. Прощай, – снова голос Лизы.

Хлопала дверь машины.

Все это повторялось вот уже который раз, во сне и наяву, днем и ночью, словно включали одну и ту же запись.

За время этой болезни он понял про нее все.

Она всегда была доброй девочкой, Лиза. Он помнил это еще со школы. Она была доброй девочкой, и зло так и не проникло к ней в душу. С ней поступали безжалостно, и он тоже, зло касалось и ранило ее, но все-таки не могло проникнуть в ее кровь, заструиться в ее жилах. Она не защищала себя и тем более не нападала – просто уходила. Не убегала – даже это было бы признанием зла, его реальности, его силы, – именно уходила и никогда не оглядывалась. Он вспоминал, как они расставались после свиданий: за год она не оглянулась ни разу. Значит, он был для нее злом? Как же это случилось? Ведь он любил ее. И любит. И она тоже… Разве эта любовь не единственная в их жизни?