Дороти Иден - Спящая невеста

— А вы откуда знаете? Вы ее давно не видели.

— Да, пожалуй, я действительно не знаю.

— Я тоже не знаю. Я влюбился в ее наружность.

Лидия дотронулась до его руки:

— Все будет в порядке, Филип. Я знаю, что все кончится хорошо.

— Благослови вас Господь, Лидия. Конечно, все обойдется.

Сержант, дежуривший в ближайшем полицейском участке, выразил величайшее сожаление, но, по его мнению, они убедятся, что дама попросту передумала.

— С женщинами это бывает, — с глубокой грустью заметил он. — Извините, конечно, мисс, — вежливо добавил он, обратившись к Лидии.

Впрочем, он согласился, что в данном случае дама «передумала» при довольно странных обстоятельствах — она сделала это в полночь, когда трава покрыта росой, над землей навис густой туман, а сама она была в легком вечернем платье. Ну что ж, еще одна иллюстрация непредсказуемости и ненадежности, свойственных прекрасному полу. Тем не менее он наведет справки на автобусных станциях и на вокзалах и выяснит, не видал ли кто-нибудь женщину, чья внешность соответствует их описанию. Ясно, что не заметить ее было бы трудно. По его мнению, ключ ко всей этой таинственной истории — телефонный звонок. Молодая дама, очевидно, условилась о свидании. С ее стороны это было не слишком честно в отношении предполагаемого жениха, но факты — упрямая вещь.

— Не принимайте на свой счет рассуждения нашего философического приятеля, — обратился Филип, когда они покинули участок.

Лидия пожала плечами:

— А откуда вы знаете, что я не повела бы себя точно так же?

Между тем ее мысленному взору рисовалась картина: женская фигура в шифоновом платье, бредущая ночью по пустынным дорогам в туфлях на высоком каблуке… а быть может, лежащая мертвой в канаве… Внезапно ее охватила дрожь.

— Филип! Вы не можете не знать! Могла Аврора так поступить с вами?

— Почему это я не могу не знать? — Голос его был нейтральным, ничего не выражающим.

— Потому что вы наверняка чувствовали, любит она вас или нет.

— Надеюсь, она меня любила.

— Но уверенности у вас не было?

Филип перевел на Лидию взгляд своих ясных глаз, приводивших ее в замешательство:

— Нет. Честно говоря, не было. У меня было ощущение, что я заполучил ее только потому, что она была кем-то отвергнута, — так сказать, рикошетом.

— То есть чтобы досадить кому-то?

— Да, временами она была рассеянна, как бы отсутствовала.

— Мужчина, звонивший ей вчера вечером, и был тот самый, кто ее отверг и кому она хотела досадить?

— Как я могу сказать? Мы ведь не знаем, кто ей звонил.

— Ну ладно, некий гипотетический персонаж. Если хотите знать, Аврора вчера слишком много выпила.

Филип скорчил гримасу:

— Вы мне напомнили. Меня тоже мучает жажда. Давайте выпьем где-нибудь по рюмочке.

— А вы не считаете, что следовало бы вернуться к нам домой? Если Аврора появилась…

— Если Аврора возвратилась после ее вчерашней ночной прогулки, она может немножко подождать нашего возвращения. Как по-вашему?

— Ах, бедный Филип! — невольно вырвалось у Лидии, после чего — поскольку его раздражение было направлено не против нее, а против кого-то другого, а также потому, что Лидия вообще частенько плакала, — она вдруг почувствовала, как слезы заволокли ее глаза и заструились по щекам.

— Правильнее, наверное, было бы сказать «бедная Лидия», — заметил Филип. — Слезы полагалось бы проливать мне, а не вам.

— Просто дело в том… а вдруг с ней что-то случилось. Нам не следует останавливаться на предположении, что она сбежала с другим мужчиной. Мне показалось, она испугалась или, во всяком случае, расстроилась, когда я рассказала ей, что кто-то побывал в ее квартире.

— Ничего с ней не случилось, — отрезал Филип. — Она умеет за себя постоять. Вот увидите. Пойдемте выпьем по рюмочке.

Однако, очутившись в баре «Уитшифа», Лидия почувствовала, что вот-вот снова расплачется. Если для Авроры Филип был «эрзацем», заместителем кого-то другого, то она сейчас была тем же самым — заместительницей — для Филипа. И сознавать это было совсем не весело. Ибо она с ужасом поняла, что с ней происходит, точнее, начало происходить еще вчера, с первой же минуты, когда они встретились на станции Ватерлоо. Она влюбляется, вернее — влюбилась в него. А можно ли себе представить что-нибудь более безнадежное, чем влюбиться в мужчину, в сознании которого нет места ни для чего иного, кроме прелестного лица Авроры?

Но вот от Авроры пришло письмо, как-то сразу разрядившее напряжение в доме, вся жизнь которого была нарушена. Оно и понятно: Миллисент то впадала в истерику, то доходила до состояния коллапса, Джефри кипел от негодования, хотя и не высказывал его вслух, а в комнате Авроры обитали только брошенные ею бессловесные вещи.

Письмо доставили на следующее утро, после того как флегматичный сержант полиции позвонил, что не обнаружил никаких следов молодой женщины в вечернем платье и полиция не нашла неопознанной жертвы какого-либо нападения. Письмо подтверждало все, что предсказывала Лидия, и все то, о чем Филип с горечью догадался.

Адресовано оно было Лидии и, судя по штемпелю, отправлено из Лондона. В нем говорилось:

«Лидия, дорогая моя!

Мне слишком стыдно писать Филипу или Миллисент. Я, конечно, подлюга. Но Филип знает, что я по-настоящему никогда его не любила. Любила я другого, но думала, что с ним у меня ничего не получится. Оказалось, однако, что все-таки получится. Он приехал за мной вчера, и я просто ушла с ним, потому что у меня не хватило мужества вернуться домой и рассказать вам. Не думаю, что Миллисент и Джефри меня простят, но надеюсь, что Филип простит. И если такое когда-нибудь случится с тобой, дорогая моя Лидия, — а это вполне может случиться в жизни любой девушки, — то и ты меня поймешь.

Пожалуйста, дорогая, пошли мне тот золотой фермуар. Это единственная вещь, которую мне хотелось бы иметь, потому что я, конечно, не могла бы надеть что-либо из одежды, приготовленной для моей свадьбы с Филипом. Пошли эту вещицу по адресу: Эдинбург, Главный почтамт.

И не ругай меня. Лучше пожелай мне счастья.

Да хранит тебя Господь.

Аврора».

В конце была выразительная приписка:

«Я в самом деле понимаю, какая я скотина, но, пожалуйста, разъясни всем, что случилось».

«Надо ли показывать это на удивление беспощадное письмо Филипу? — подумала Лидия. — Но что еще остается делать, если Аврора, наплевав на все нормы приличия, не сочла нужным сама ему написать?»

Письмо было нацарапано каракулями, рука дрожала, как если бы, прежде чем взяться за перо, Аврора не раз прикладывалась к неразбавленному джину. В одном месте на бумаге была клякса. Ее вполне можно было бы принять за расплывшуюся слезу, если бы во всем тексте письма не ощущалось еле скрытое чувство злобного торжества.