Ольга Дрёмова - Дар божий. Соперницы

Лёнька, поглядывая в зеркало заднего вида, наблюдал за выражением лица матери. Ему безумно хотелось утешить её, рассказать, как много за этот месяц было сделано и сколько добрых и хороших людей помогало им в этом, у него просто язык чесался выложить сразу всё, но это была не только его тайна. Пообещав ничего не говорить раньше времени, он держал слово, но удавалось ему это с великим трудом.

Наталья Эдуардовна, выйдя из машины, даже не стала глядеть на свои почерневшие окна, до того больно и горько было у неё на душе. Поднявшись на этаж по лестнице, она заметила, что дверь в её квартиру поменяли. Усмехнувшись, она с отчаянием подумала, что Лёнька выбросил деньги впустую, потому как прятать за такой красотой было теперь абсолютно нечего.

Когда отпирали новую дверь, сердце женщины готово было разорваться на части от предчувствия того, какое зрелище ждёт её за порогом, но, шагнув в квартиру, она замерла на месте, поражённая увиденным. Торопливо сбросив туфли, она, как была не раздеваясь, прошла в комнату, а потом на кухню. Ничего не понимая и не в силах произнести хотя бы слово, она вернулась в прихожую и выжидающе посмотрела сыну в глаза.

— Мама, тебе просили передать, — улыбнулся он, протягивая матери белый пухлый конверт.

Руки её тряслись, от этого она никак не могла справиться с непослушной бумагой, и сыну пришлось самому открыть его, а только после этого отдать в руки матери. Внутри оказалась большая пачка сложенных листов. На первом ровными строчками было отпечатано всего несколько слов.

Дорогая Наталья Эдуардовна!

Надеемся, что Вам понравится наш подарок. Знайте, что Вы не одна и мы всегда придём к Вам на помощь, если она Вам потребуется. Всё будет хорошо.

Ваши коллеги, ученики и их родители.

На следующих листах было много пожеланий и несколько сотен детских росписей. Наталья побледнела, сложила листы обратно в конверт и проговорила, обращаясь к сыну:

— Лёнечка, ты не обижайся, но я должна побыть одна.

Потом она прошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Понимая, что творится с матерью, Леонид настаивать не стал, а отправился на кухню ставить чай.

Евдокимова, сев на стул у окна и крепко прижав конверт к груди, смотрела на капли дождя, стекавшие тонкими искривлёнными дорожками по стеклу новых окон. В душе у неё творилось что-то непонятное.

Боль смешалась со стыдом и отчаянием, и Наталья Эдуардовна вдруг поняла, что её собственная жизнь утекла не в то русло. Осознание вины навалилось внезапно и непрошено. Почему же за столько лет она не поняла простой и доступной истины; что жизнь соткана из доброты и любви? Если бы хоть что-то можно было вернуть назад…

По щекам её вдруг потекли такие же неровные дорожки слёз, что и капли за окном, но теперь это уже была не тяжесть отчаяния, а великое чувство очищения человеческой души.

У Якоревых было шумно и весело. В эти выходные у них собралось почти всё отделение клиники, в котором уже много лет работал Геннадий. Так уж было принято, что когда кто-то уезжал или возвращался из командировки, то провожали его и встречали все вместе, собираясь дома у виновника торжества. Светлана всё приготовила заранее, накрыв стол белой скатертью и разложив сверкающие столовые приборы около каждой тарелки. Сейчас оставалось нанести самые последние штрихи: нарезать хлеб, достать из морозилки кубики льда и откупорить бутылки. Пока Светлана суетилась по хозяйству, Гена, важно восседая в центре дивана, давал комментарии к фотографиям, привезённым им из Токио в несметном количестве.

— Вот это остров Хонсю, так он выглядит сверху, из окошка самолёта. Не очень чётко, правда, но всё равно здорово. Между прочим, для тех, кто не знает, — важно сообщил он, — Токио, столица Японии, находится в юго-восточной части острова Хонсю, на равнине Канта, у Токийского залива. А вот сам залив, видите, такая более светлая полоса дугой у самого побережья.

— Это ты где? — спросил Серёга Тищенко, берясь за следующий снимок. В отделении он работал уже много лет, но в Японии ему пока побывать не пришлось.

— Это международный аэропорт Нарита. На самом деле мы должны были приземлиться в другом аэропорту, Ханеда, но почему-то он отказался нас принять, вроде как погодные условия не позволили, и нас отправили сюда.

— Это что же, центральная улица? — Тётя Сима подвинула поудобнее сползающие на нос очки. Вообще-то, она их почти никогда и не носила, так только, если уж требовалось прочитать что-то совсем мелкое, или как сейчас, разглядеть получше мелкий снимок.

— Угадали, Серафима Ивановна, это у них центральный проспект. Первоначально Токио назывался Эдо и был основан ещё в середине пятнадцатого века, а столицей Японии, тем самым Токио, который известен нам сейчас, он стал почти в конце семнадцатого века. До этого был даже резиденцией императоров Тогука… нет, Токуга… тьфу, — под общий хохот отчаянно произнёс Геннадий, — весь язык свернул, пока тренировался, но уж больно мудрёные у них фамилии, так и не смог выучить. В общем, была там одна династия императоров, правивших много лет.

— Почему ты здесь такой серьёзный? — поинтересовалась Светочка, угнездившаяся в небольшом пространстве между основательным Серёгой и мягким подлокотником дивана.

— Будешь серьёзным, — многозначительно сложил брови Якорев, — это же мы на экскурсии в их главном буддийском храме, Каноне, только это уже не в Токио, а в Асакуса. Ой, как же там красиво и ещё немного страшно. У них всё не так, как у нас. Понимаете, я и сам не до конца всё уяснил, там так всё запутано. Только вроде у них самым главным является учение о четырёх благородных истинах.

— Это каких же? — заинтересованно проговорила Маришка, ни разу не бывавшая в буддийских храмах и видевшая их только по телевизору.

— Вроде бы у них там есть страдание, его причина, состояние освобождения и путь к нему. Но что уж совсем для нас, европейцев, чудно в этой религии, так это то, что у них напрочь отрицается душа, зато есть некое человеческое «я», которое определяется набором драхм. У них нет противопоставления духа и материи, у них даже нет бога как творца и, безусловно, высшего существа, в общем, всё запутано до безобразия, зато очень красиво.

Все на какое-то мгновение затихли, обдумывая слова Якорева, когда в комнату вошла Светлана, неся на огромной плоской тарелке целую гору пирожков. Увидев всеобщую растерянность, она с укором взглянула на мужа:

— Ну что, философ, всех уморил своими рассказами? Если остались живые, прошу за стол, у меня всё готово.

Ребята, шумно выражая эмоции, задвигали стульями и вскоре уселись вокруг роскошно накрытого стола. Светлана всегда хорошо готовила, но тут она постаралась превзойти саму себя. Кроме известных и всеми любимых салатиков и прочих закусок, на столе стояло несколько тарелок с неизвестным содержимым.