Этьен Годар - Соседка

Когда плывешь по Темзе, не стоит ослаблять внимание. Бернар еще не видел рек, на которых работали бы так монотонно, непрерывно, привычно. Без остановки, днем и ночью. Сотни кораблей, барж, буксиров, по берегам склады, заводы, доки. Темза медленно и размеренно, в старой английской традиции, несет свои воды между болот под серым, дымным небом. Иногда вода медленно поднимается приливной волной, потом так же медленно опускается.

Гринвич стоит на плесе Гринвич Рич. Там на причале горят два красных вертикальных огня. И видны высокие мачты парусника. Это «Катти-Сарк» спит в сухом старинном доке на нулевом меридиане. А рядом примостилась маленькая знаменитая «Джипси-Мот». И ее тоже можно разглядеть с середины Темзы.

При швартовках место Бернара было на корме. С кормы, вообще-то, мало видно, а на «Бомбее» особенно. Где буксир, куда идет судно и идет ли вообще — все это видно только с мостика. В полной тьме мигали с другой стороны Темзы неяркие рекламы пива, овсяных хлопьев («Овсянка, сэр!») и «Кока-колы».

Угол шлюза приближался быстрее, чем Бернару хотелось бы. На углу мигал сигнальный фонарь. Бернар докладывал дистанцию до стенки все более тревожным голосом. С мостика отвечали спокойно и уверенно. Матросы с кранцами висели вдоль борта головами вниз. Если не считать переговоров, было очень тихо.

Все было проделано согласно правилам хорошей морской практики, но прикосновение к английской земле оказалось довольно крепким. Во всяком случае, такого красивого столба искр, какой высек бортом старый «Бомбей», Бернару не приходилось видеть даже на рождественском фейерверке.

Естественно, с мостика немедленно объяснили Бернару все про его глазомер, про глаза в целом, про умение определять дистанцию и про другие морские качества.

Увы, достаточно витиеватые и не всегда справедливые выражения остаются непременной принадлежностью морской профессии независимо от национальности судна и времени действия. Не менее двух минут Бернар размышлял над этой печальной истиной, пока из динамика не последовал вопрос по существу: «Шлюз цел?»

Если учесть, что темнота вокруг места происшествия царила абсолютная, то вполне естественно, что оставалось совершенно непонятно — цел шлюз или развалился вдребезги. В чем Бернар честно и признался:

— Не вижу! Искр было довольно много.

— Это и отсюда заметно, — проворчали с мостика.

Потом все затихло.

Береговая команда приняла швартовы и положила их на кнехты. Причем проделано это было с чисто английской невозмутимостью.

Подумаешь, не совсем удачная швартовка французского сухогруза. Эти люди видали вещи куда покруче, к тому же вежливость требовала не замечать чужих мелких промахов. По крайней мере, их спокойствие можно было расценить именно так. Куда интереснее было Бернару — что там со старыми ржавыми заклепками «Бомбея» стало, уцелели ли они, или вылетели, и тогда через несколько часов судно аккуратно ляжет днищем на чужое илистое дно.

Ноябрьская, дрянная, дождливая ночь навалилась на Лондон. Склады подступали к докам со всех сторон. И город, один из самых гигантских городов на земле, исчез, хотя они стояли сейчас почти в его центре. Такое ощущение бывает иногда на ночных вокзалах. Знаешь, что город рядом, но почему-то в это не верится.

Насосы сделали свое дело, и под разводным мостом судно медленно втянулось в Сорри-док.

— Вот ты и в Лондоне, — сказал Бернар своему отражению в каютном зеркале.

Вечер. Холодно. Ветер пронизывает до костей. И два буксирчика растаскивают баржи. Это английской подводной лодке надо пройти в следующий за «Бомбеем» бассейн. Ей расчищают дорогу.

Высокая рубка, низко и хищно горят опознавательные огни, торчит угрожающе пушка, вдоль борта замерли матросы в оранжевых спасательных жилетах. Слышны свистки, слова команды. Черным силуэтом скользит лодка на фоне огней доков, окон домов, среди желтых колеблющихся отражений береговых фонарей в черной воде. Расталкивает форштевнем портовый мусор, банки из-под пива, окурки сигарет, доски и обрывки бумаги.

Как всегда в подобных случаях, кто-нибудь из экипажа, оказывается, служил на военном флоте, все же остальные втайне служить мечтали (разве что Бернара на военный флот никогда не тянуло) и оттого считают себя большими специалистами по подводным лодкам. Естественно, разгорается спор о типе субмарины, конструктивных особенностях и времени постройки. Наконец, все сходятся на том, что лодка старая и оттого неинтересная. Но это больше от зависти (субмарина — не старый пароход) и от извечного франко-английского соперничества.

Подводная лодка проходит рядом. Офицеры в фуражках с белыми чехлами по-британски надменно смотрят вперед с рубки. Британский флаг трепещет на флагштоке. Из люка доносится шум двигателей. Трудно сказать, почему, но все сразу понимают, что лодка пришла издалека, из похода куда-то в глубину и ночь, из опасности, из долгих дней и ночей, проведенных на морском дне за выполнением какого-то, наверное, секретного задания из тех, о которых не прочитаешь в газете и о которых узнают лишь спустя десятилетия. Так и веет от мокрого черного борта холодком большой политики.

Видно, было небезопасно во время той секретной операции у бог весть чьих берегов, могли и исчезнуть просто, пропасть без вести всем экипажем, но уцелели, вернулись в родной Альбион, и скоро будут дома.

Через несколько минут вслед за первой подлодкой прошла мимо «Бомбея» еще одна, такая же. На берегу, в том месте, где они швартуются, начинается оживление. Вспыхивают фары машин, видны густые толпы людей — встречают. Бернар взял бинокль и долго рассматривал машущих подводникам женщин, детей, празднично одетых мужчин. Хорошо, если бы и его так встречали. Не с подводной лодки — странно, но бравый образ военного моряка его совсем не притягивал — но с моря. Чтобы жена в новом платье махала ему кружевным платочком, и чтобы дети кричали «Папа, папа!» и бежали навстречу, раскинув руки…

Странно, раньше его никогда не посещали видения подобной семейной идиллии. И раньше, и во времена своей близости с Матильдой, Бернар был откровенно безразличен к таким вещам, как семейное счастье или, например, радость отцовства. Конечно, он понимал, что рано или поздно следует жениться, и вполне допускал, что жениться на Матильде (по крайней мере, какое-то время допускал), но все это казалось ему несущественным и неинтересным. Тем, о чем не стоит думать, чтобы не испортить настроения.

И вот сейчас, глядя в бинокль на радостно оживленные семьи моряков, Бернар наконец почувствовал ту тягу к семейному очагу, которая и отличает, как говорил когда-то давно их дальний родственник дядюшка Этьен, зрелого мужа от неразумного юноши. Случись этот внешне совсем незаметный рубеж в его жизни чуть раньше, и он, конечно же, никогда не оставил бы Матильду. Но судьба распорядилась по-другому…