Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что

Виола невольно посмотрела на Джона. И этот неосторожный субъект за спиною Туанеты принялся «целовать ее глазами», как это у них называлось.

— Не знаю, — отвечала тихо Виола на вопрос Туанеты.

— Уж не влюбились ли вы случайно? — продолжала та.

Джон вдруг приподнялся и сел.

— Послушайте, дитенок, — сказал он, — что это за дерзкий допрос? Вы бы хоть меня пожалели! Я влюблен в миссис Сэвернейк и боюсь, что все мои расцветающие надежды увянут, если здесь будет произнесено имя счастливого соперника.

— Не будьте ослом, Джон, — бросила с сердитым равнодушием Туанета. — Вы бы и смотреть на него не захотели, правда, Виола? Он был бы ужасен в роли жениха, он, я думаю…

В эту минуту в конце длинной аллеи показался Чип верхом.

— Ну-ка, кто скорее добежит до Чипа! Пари на два щелчка, идет? — вскочила на ноги Туанета.

Джон секунду колебался, потом со смехом помчался за ней.

Их хохот донесся до Виолы, когда она шла по усеянной маргаритками траве, направляясь к аллее следом за ними.

Никогда она еще не видела Джона таким молодым и веселым. Сердце ее мучительно сжалось. И это их последние дни! Время не шло, а летело.

Джон шагал рядом с лошадью Чипа и, подняв голову, говорил о чем-то. Тонкая рубашка для тенниса открывала шею, и он был похож на чистенького, миловидного мальчика.

«Не могу я отказаться от него, — сказала себе Виола. — И не откажусь!»

Он стал ее жизнью, все ее мысли, желания, молитвы были обращены на него. Он вошел в ее душу, как вернувшийся издалека странник входит в убранную и приготовленную для него комнату, запирая за собой дверь.

С тех пор, как любила его, она не знала пустых и одиноких дней. Несмотря на все его недостатки, она находила в нем столько милых ей черточек. Она любила даже эту наивную требовательность. Она говорила себе, что у Джона — живой ум, смелость, честолюбие.

«Я могу помочь ему», — заключала она эти размышления. Но какой-то голос прибавлял: «Да, вначале!» Проклятые, безжалостные слова: начало — и конец, молодость и — старость.

«Это — как западня, — говорила себе Виола с отчаянием. — Попробуешь вырваться — убежишь искалеченной, останешься — еще худшая участь ждет тебя. Если я выйду замуж за Джона, то рано или поздно я ему надоем и его будет удерживать только совестливость. Это искалечит его, испортит будущее. А если не выйду…»

Существовал еще третий выход. Виолу вдруг поразила эта мысль. Душа судорожно отпрянула…

Да, есть третий выход.

Вечером Джон провожал ее в «Красное», и по дороге они присели отдохнуть на низеньком плетне, отделявшем луг от дороги.

— Давайте изобразим Рубена и Кэт, возвращающихся в воскресный день из церкви! — шаловливо предложил Джон.

Он сыграл свою роль с большой экспрессией и в заключение сказал, подражая акценту Рубена:

— А в будущее воскресенье будут развеваться все флаги, душенька моя!

Виола скользнула с плетня прямо к нему в объятия и сказала подавленно, пряча лицо у него на груди:

— Люби меня, люби, я не могу жить без тебя, Джон.

— Но ты же знаешь, что я тебя обожаю, — возразил он, глубоко тронутый ее порывом. — Скажи, наконец, когда мы поженимся.

— Приходи завтра в наш сад в этот час, и я тебе скажу. — Слова с трудом срывались с губ Виолы. — Я все капризничала, была жестока, завтра это все кончится, исполнится твое горячее желание. Только целуй, целуй меня теперь, пока я не забуду все на свете, пока не исчезнет из глаз небо, не потухнут звезды. Целуй меня так, чтобы твоя душа в поцелуях перешла в меня и у меня стало две души. Любовь моя, радость моя единственная, я хочу тебя, я обожаю тебя. Да, да, крепче обнимай, слушай, как бьется это сердце только для тебя. Держи меня крепче, еще крепче! Я — твоя, твоя и ты можешь делать со мной, что хочешь.

Солнце ушло из окруженного стенами сада так неохотно и медленно, как уходят от любимой. Тени, крадучись, скользнули прежде всего в узкий проход между тисами, потом легли на лилии, на пышные шпажники, скрывая белизну одних и бледный багрянец других. Вот достигли они и поросших травой ступенек и обняли со всех сторон солнечные часы.

Сад был тих и темен, когда Виола пришла сюда.

Она знала, что придет слишком рано, но ей этого и хотелось. Медленно прошла она к солнечным часам и прислонилась к камню. Джон часто шутил насчет роли этих часов в их романе: ведь они с Виолой здесь именно обрели друг друга, и здесь с тех пор любили друг друга радостно, бездумно, спокойно и счастливо.

Джон даже вырезал переплетенные инициалы, свои и Виолы, на покрытом пятнами старом камне. Виола нащупала их рукой. Да, они тесно переплелись друг с другом; так, как должны переплетаться жизни двух любовников.

Она сегодня оделась более тщательно, хотя в темноте Джон все равно не увидит ее платье. На ней были и те жемчуга, что нравились ему. Единственное кольцо на пальце было его подарком.

Джон вошел в сад и окликнул ее. Он кинулся к ней так, как кидается истомленный жаждой, прошедший пустыню странник к засверкавшему впереди роднику. Осыпал ее торопливыми, жадными вопросами и среди этих вопросов повторял все снова и снова:

— День казался вечностью без тебя. Теперь — хорошо.

Они уселись на ступеньках — Джон все еще обнимал ее и положил голову к ней на плечо.

— Ты не будешь курить? — спросила она, пытаясь скрыть волнение.

— Сейчас? Нет, спасибо, дорогая. Я тебя не видел целую вечность. И сегодня мне ведь предстоит услышать великую тайну! Горю нетерпением! Ты скажешь, наконец, когда мы обвенчаемся. Я не буду спокоен, пока ты не станешь моей по-настоящему. Да, да, кольцо, запись в книгах, свечи и все прочее — вот что мне нужно.

Он улыбался, но тон его был серьезен.

— Итак? — он сжал пальцы Виолы и придвинул лицо к ее лицу. — Что, разве это так страшно? — шепнул он. — Ты и теперь все еще боишься — ах ты, Фома неверующий!

Виола была не в силах отвечать. Она только протянула губы в темноте, и в ответ на эту безмолвную просьбу Джон поцеловал их.

— А теперь отвечай, — сказал он, все еще не отодвигаясь. — Скажи же, любимая.

Виола готовилась к этому объяснению, переживала трудную борьбу с собой и пришла с твердым решением. Но снова, под влиянием близости Джона, его поцелуев, бережной нежности его объятий, мужество ее ослабело. Снова поднялись сомнения: надо ли? Сердце вопило «нет!» Воля с горькой отчетливостью твердила «надо!»

Она с силой отстранила Джона.

— Мне надо сказать тебе одну вещь, — в голосе ее звучало что-то металлическое.

Джон застыл неподвижно. В этой неподвижности была бессознательная угроза.

— Да?

— Ты, может быть, после этого будешь ненавидеть меня, презирать… я колебалась все время…

Голос оборвался. Слышно было, как она тяжело дышала.