Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что

Июль прошел. Джон не хотел и пытаться разузнать через слуг Виолы о ее местопребывании. Чип никогда не упоминал о ней, Маркс был сильно занят и всегда в хлопотах.

В конце июля Джон приехал с Чипом и Туанетой в «Олд-Маунт», их родовую усадьбу.

Туанета, предвкушая веселые каникулы и вся сияя, прижималась к его руке и щебетала, ничего не подозревая:

— Подумайте, Джон, разве это не чудесно? Миссис Сэвернейк гостит у старой леди Карней, в «Красном». Мне говорила Надина де-Рош, внучатая племянница леди Карней. Она тоже едет туда на будущей неделе. Обожаю миссис Сэвернейк, на нее весело смотреть! А ее платья! Я буду одеваться точь-в-точь так же, когда выйду из монастыря!

— А ты знал, что миссис Сэвернейк в «Красном»? — спросил Джон у Чипа.

— Нет. Она мне недавно прислала письмо без адреса и писала, что хочет отдохнуть вдали от всех.

Так Чипу она писала! Ревность ужалила Джона.

Во всяком случае, теперь он увидит ее!

Он написал письмо и через полчаса после приезда в «Олд-Маунт» послал его с нарочным в «Красное». Но не успел нарочный уехать, как Джон верхом поскакал за ним вдогонку и, проскакав что есть духу целую милю, перехватил гонца уже на границе владений леди Карней.

— Отдайте обратно записку! — прокричал он, задыхаясь, схватил ее и сунул удивленному груму крупную подачку.

Разорвал письмо и повернул обратно. Грум поскакал вперед и скоро его фигура исчезла в зарослях.

Желание увидеть Виолу с такой силой овладело Джоном, что он вернулся и остановился, весь бледный, страдающими и злыми глазами глядя на маленькую калитку. Стоит только пройти в нее, дойти до дома и спросить Виолу…

Он пережил такие ужасные дни и ночи с тех пор, как она убежала от него! Если бы она хотела превратить его любовь в сумасшедшую тоску, то не могла бы придумать лучшего способа.

Джон смотрел на калитку так, словно она вела в землю обетованную. Потом рванул ее с силой и вошел.

Дорожка шла мимо небольшого участка обработанной земли. За этим участком начинался обнесенный стеной парк. Неподалеку от стены работал какой-то человек.

— Какой дорогой удобнее всего пройти к дому? — спросил у него Джон.

Человек посмотрел на него, почесал затылок и снова уставился на свою лопату.

— Удобнее всего? Да как сказать… можно и парком пройти, и садовой дорожкой, и вон той, что выходит позади дома.

Джон вынул полкроны и свою карточку, на которой написал:

«Я буду ждать до тех пор, пока вы не выйдете ко мне. Джон».

Сложил карточку и написал на обороте имя Виолы.

— Снесите это в дом и принесите ответ. Я подожду здесь.

— Это можно, — сказал медленно человек с лопатой, пряча в карман полкроны.

— Только, ради Бога, поскорее! — нетерпеливо попросил Джон.

— Ладно. Лопату я возьму с собой, — отозвался тот дружелюбно. Он ушел, оставив Джона одного среди низеньких, обмазанных какой-то серой массой деревьев.

Джон не знал, что скажет Виоле, и не заботился об этом. Только взглянуть на нее, услышать снова ее голос!

Он исхудал за эти недели муки. Лицо его приобрело какую-то сдержанную одухотворенность.

Наконец, посол воротился. Прислонил свою лопату и сказал, осторожно оглядываясь:

— В саду у солнечных часов, и тотчас же! Я вас провожу.

Он зашагал впереди Джона и заметил через плечо:

— Горничная тоже дала мне полкроны.

— Так вы не видели миссис Сэвернейк?

— Не могу знать: их там две было, одна-то горничная, та, что мне дала деньги.

Он остановился и указал на изгородь впереди.

— Вон там, — сказал он коротко и повернул назад.

Джон пошел дальше один. Дыхание в груди спирало, сердце билось неровными толчками. Пение птиц казалось ему оглушительным.

Запах нагретой солнцем хвои смешивался с благоуханием множества цветов. Джон прошел между живых зеленых колонн и увидел Виолу.

С минуту они стояли, глядя друг другу в глаза. Потом Джон ступил вперед и схватил руки Виолы.

— Не можете вы этого сделать! — сказал он невнятно. — Не можете… Невозможно нам быть врозь.

Он не поцеловал ее, только держал руки и смотрел на нее.

— Я не пытался искать вас. Я случайно узнал… сегодня… какой-нибудь час назад. Вы снова захотите быть жестокой? Виола?

Глаза Виолы были полузакрыты, на ресницах висели слезинки.

Джон, не сознавая, что делает, придвинулся ближе… еще ближе… и она оказалась в его объятиях. Отвернув лицо, почти касавшееся его лица, она ждала.

Он наклонил голову и утопил ее губы в своих, и пил их сладость, пока не исчезли из его глаз цветы, деревья, небо, и не замолкло вдруг пение птиц. Чудесная для обоих минута. Они могли целоваться потом тысячу раз, но с этим поцелуем ни один не мог сравниться.

Вокруг сиял и кипел летний полдень. Они были в зачарованном саду, в утраченном людьми Эдеме.

Джон глубоко заглянул в глаза Виолы:

— Полно, разве было это, разве мы расставались? Это нам снился дурной сон, а теперь мы проснулись.

Он уселся у ее ног на поросшей травой ступеньке, прислонив голову к ее коленям. Виола молчала, глядя вниз.

Так, значит, напрасна была вся борьба и усталость, страдания одиночества, пережитая тоска. Один взгляд на похудевшее, измученное лицо Джона — и ее отчаянная решимость, ее храброе самоотречение разлетелись, как дым!

Она прижалась щекой к его густым волосам.

— Что это такое в твоем поцелуе, в твоем прикосновении, что отнимает у меня все силы? — прошептала она. — Джон, если пойдешь мимо моей могилы, когда я буду уже прахом, я и тогда узнаю твои шаги и мой вечный сон будет нарушен.

— Не надо! — взмолился Джон. — Как можешь ты говорить о смерти в такой день, как сегодня?

Он целовал ее губы, целовал до тех пор, пока она не начала протестовать. Тогда он заглушил протесты новыми поцелуями.

И вдруг, продолжая стоять на коленях и крепко обнимая Виолу, спросил:

— Почему ты убежала от меня?

Она уцепилась за свою растаявшую уже решимость, за которую заплатила такой тяжелой ценой:

— Потому что ты так молод…

Она храбро встретила взгляд Джона.

— … А через десять лет я уже… не буду… молода… я не хочу, чтобы ты был связан.

— Связан! А ты полагаешь, без тебя я был свободен? Я был хуже, чем связан, вот что я тебе скажу. Я был как в тюрьме. Так и лежал на том месте, где ты меня бросила связанным, пока ты снова не освободила меня. О, как обидно, что все предстоящие нам впереди годы нельзя прожить в один этот летний день! Ты больше не убежишь от меня! Ты обещала через месяц назначить день нашей свадьбы. С тех пор прошло больше месяца. Скажи же сейчас, когда мы обвенчаемся? — его страстный и требовательный взгляд был прикован к лицу Виолы.

Виола, не отвечая, отогнула его голову назад и стала целовать так, как никогда еще не целовала — короткими, почти злыми поцелуями, в которых прорвалась вся ее исступленная любовь.