Мариус Габриэль - Авантюрист

— Мистер Флорио когда-нибудь угрожал вашей дочери? — спросила Бианчи. — По отношению к ней или дочерям он когда-либо пытался совершать насильственные действия?

— Он в этом не нуждался, — мрачно отозвался Монтроуз-старший. — Чтобы их уничтожить, ему было достаточно сделать вот так. — Старик поднял костлявую руку и щелкнул пальцами. — Мы знали это. И он знал, что мы знаем. Опытный диверсант, который несколько лет подряд в смердящих джунглях только и делал, что убивал и калечил людей. Вы думаете, для него составило бы проблему уничтожить женщину и двух девочек?

— Вы считаете, что в его словах или поступках потенциально заключались угрозы? — продолжала настаивать Бианчи.

— Такому человеку, — мрачно заметил сын, — не нужны никакие угрозы. — Он сам, лично, является угрозой. И горе любому, против кого он обратит свой гнев.

— Он обратил свой гнев на миссис Флорио?

Старший Монтроуз снова повернул свое орлиное лицо к Бианчи и холодно произнес:

— А вот это уже ваша работа, детектив. Я за вас уроки делать не собираюсь. Я только что похоронил свою единственную дочь. — Он повернулся к Муру: — Давайте не тяните с ордером на арест и начинайте его искать. Всего доброго.

Едва кивнув, Рэнолф П. Монтроуз Третий с сыном покинули комнату.

— Вы собираетесь получать ордер на арест? — спросил Мура Эл Рейган.

— После обеда поговорю с судьей. Сомневаюсь в его энтузиазме, потому что пока у нас улик кот наплакал. А достаточно солидных нет вовсе. Ну получим мы ордер на арест, а толку?

— Насколько я понимаю, — пробурчал Рейган, — он укрывается от правосудия. Наверняка вооружен и представляет опасность.

— Не кипятись, Эл.

— Нам нужно все хорошенько обдумать, — сказала Бианчи, предвосхищая любой несдержанный ответ своего напарника. — И самое главное, добыть что-то, что можно было бы предъявить большому жюри.

Дверь в кабинет открылась и снова закрылась, впустив в комнату приглушенные звуки из холла, где поминали усопшую. Мур тяжело вздохнул.

— Я думаю, нас просят на выход.

Катманду

— У вас вредная привычка, присущая европейцам, заниматься самокопаниями больше, чем это вам полезно, — сказал Моан Сингх.

— А что еще мне остается делать? — проговорила она, запыхавшись, сжимая перекладину для упражнений, прикрепленную над постелью. — Сходить с ума?

— Я вовсе не имел в виду, что вам не следует использовать свой мыслительный аппарат, Ребекка, — сказал он. — Просто вы пользуетесь им неправильно. Вам нужно меньше думать, а больше медитировать.

— Вы считаете, что это универсальный метод, пригодный для всех?

Сингх смотрел на нее с улыбкой, видя, как она вспотела. Он назначил Ребекке ежедневные упражнения для мышц и дыхания. За эти три недели она похудела по крайней мере на семь килограммов. Тело по-прежнему совершенно дивное, только кожа слишком бледная. Для такой активной женщины положение лежачей больной — это, наверное, пытка.

Он пытался научить ее медитации, надеясь, что это поможет ей лучше перенести состояние вынужденного безделья, но она так и не смогла приобрести нужной сноровки. Вместо этого уроки превращались в долгие споры, — большей частью довольно интересные, — о западном и восточном способах мышления. Но сегодня она даже не стала спорить, только все время беспокойно поглядывала серыми глазами в сторону окна.

— Ваша медитация мне не помогает, Моан, — тяжело дыша произнесла Ребекка. — Она предполагает покорность, смирение. Примирение с тем, что есть. Скажу вам честно, я пыталась. Думаю, даже научилась покорности. Было ошибкой считать, что это поможет. Сейчас я чувствую, что мне нужно поступать так, как подсказывает сердце.

— Мне бы очень хотелось вас понять, Ребекка, — произнес он, вздыхая.

— Если бы вы меня поняли, я бы вам не очень понравилась.

— Напротив, я думаю, что смог бы почувствовать даже еще больше… — Он осекся, сдерживая готовые сорваться с губ рискованные слова. — Даже еще большее уважение. Продолжайте упражнения. Я вернусь через пять минут.

Ребекка заметила, как он покраснел. От нее не укрылось то обстоятельство, что этот кроткий, добрый непальский врач все больше и больше увлекается ею. Возможно, даже влюблен. Она видела, как он мрачнеет, когда разговор заходит об ее отъезде. Но что поделаешь, ни разу в жизни, кажется, она не была так далека в своих мыслях от любого рода любовных приключений, как сейчас.

С мужчинами ей вообще не везло. Роберта Уоррена она никогда не любила и даже не давала себе труда притворяться, что любит. Хотя они были друзьями и сексуальными партнерами. Она терпеть не могла выражение «сексуальные партнеры», но это было единственным определением, какое подходило к их отношениям, потому что «любовники» было еще хуже. Этого слова она вообще всегда избегала, как будто боялась. Брак с Малкольмом Бернсом был слишком коротким, чтобы стать обузой. Через пять месяцев они уже жили порознь. Сейчас она о Малкольме почти не вспоминала. И никогда не обижалась на него за желание избавиться от сухой кожуры, в которую так быстро превратился их брак. Он был совершенно прав. Во всем виновата она, ничего не дающая, холодная и не ставшая ни на градус теплее. Неспособная связать себя более или менее крепкими узами с мужчиной. Любым?

Оглядываясь назад, на свои прожитые тридцать лет, Ребекка начинала осознавать, что единственное время — правда, короткое, — когда она была по-настоящему счастлива с мужчиной, было с Райаном Фостером. Этот период все еще продолжал вспыхивать в ее памяти. Боже мой, какие они тогда были юные! А время какое было чудесное. Может быть, именно потому, что это была юность. Да-да, жизнь приоткрывает щелочку, дает чуть приобщиться к нирване, ты суешься глубже, и тут же с лязгом захлопывается стальной капкан. В любом случае появление Терезы нирвану рассеяло. Они отказались от своего ребенка, и это оставило в душе каждого такую глубокую рапу, что продолжать отношения дальше стало невозможно.

Откуда взялось у них тогда это упрямство? Почему они решили, что ее нельзя оставить? Им и в голову не приходило, что могут оказаться не правы? А что было бы, если бы они ее оставили, поженились и пошли бы дальше вместе по жизни? А что, если эта только начавшая пробуждаться нирвана продолжалась бы до сих пор? Скольких последующих затем страданий можно было бы избежать.

С тех пор как Ребекка Кэри отдала своего ребенка, прошло тринадцать лет. За это время она стала опытным специалистом-педиатром, работала в большой клинике в Лос-Анджелесе, была очень самоуверенной и считала себя хорошим врачом.

Но ежедневно встречаясь с детьми, она почти в каждом видела своего ребенка и, приходя вечером домой, чувствовала себя опустошенной. И вот ей тридцать, и она уже не способна никого любить.