Иван Жагель - Состязание в непристойностях

– А что изменилось бы, если бы я эту гнусную писанину раздолбал?! – резонно возразил литературный приспособленец. – Меня бы просто перестали приглашать на такие мероприятия, а я очень люблю осетринку, да и семушку, и икорку. Я просто умер бы с голоду! Все равно сегодня люди читают не то, что рекомендуют критики, а что лучше пропиарено. Вы слышали, как эта дура Козловская несколько раз назвала свою книжонку проектом? Модное словечко! Сейчас уже не пишут романы и не снимают фильмы, а «реализуют проекты», – язвительно передразнил он кого-то. – Это очень удобно: когда на выходе получается что-то бездарное, никто не говорит, что за дело взялись бездарные писатели, сценаристы, режиссеры, – оказывается, просто не удался проект. Но и это еще не окончательный приговор. Надо побольше потратиться на рекламу, и все расходы можно отбить. А если пришел коммерческий успех, то как можно говорить о творческой неудаче?! Ведь деньги сегодня являются мерилом всего! Пойду возьму еще рюмку водки, – без паузы подытожил критик.

Затем выпить с Калачниковым пожелал спонсор Аси Козловской. Упитанный боров подкатил со слащавой улыбочкой и стал расточать комплименты: мол, ему всегда нравились телепередачи, которые вел Петр. И вообще, заявил он, было бы отлично, если бы Калачников приехал к нему на дачу. Когда? Да хоть в следующую субботу! Они бы пообщались в более приватной обстановке, попили бы коньячку, а то и попарились бы в настоящей русской баньке.

Петру пришлось взять настойчиво предлагаемую визитку – тоже с золотым тиснением – и даже пробормотать невнятные обещания: мол, как только разгребу все дела, то обязательно позвоню. Спасла Калачникова от этой лавины приторного дружелюбия лишь виновница торжества. Ася заявила толстому борову буквально следующее: «Не приставай к человеку!» – и отвела Калачникова в сторону, где начала смущенно объяснять, что ее упитанный друг лишь кажется назойливым, а в принципе он очень хороший человек. Ну может быть, в литературе он ничего не смыслит, но сердце у него доброе.

– Можешь не оправдываться, – отмахнулся Калачников, набравшийся уже до того состояния, когда люди начинают резать правду-матку. – Я тебя понимаю лучше, чем кто-либо другой в этом ресторане.

– Что ты имеешь в виду?

– Нас обоих под задницу вытолкали с телевидения, и теперь мы с тобой из кожи лезем вон, чтобы нас заметили и взяли обратно. Только я принялся на старости лет танцевать, а ты издала книжку, в которой демонстрируешь свое нижнее белье. Разница между нами лишь в том, что у меня нет другого выхода, а ты можешь легко устроить свою жизнь, решить все свои проблемы.

– Решить все проблемы?! Каким же образом? – не стала притворяться Козловская.

– Вместо того чтобы заставлять своего толстого друга тратить деньги на всякие глупости типа твоей книжки, лучше женись на нем. И поторопись – вдруг он влюбится в кого-нибудь еще. Чувствуется, сердце у него таких же размеров, как и его кошелек. Даже если ты потом разведешься, то все равно успеешь отщипнуть от его капиталов себе на старость.

– Жениться на нем?! Вот еще! – фыркнула Ася.

После презентации книги Аси Козловской в «Мариотте» Калачников добрался до дому уже в первом часу. Вообще-то сама презентация закончилась в десять, но Петр вместе с литературным критиком потом еще пару часов пил водку в баре гостиницы, рассуждая о мрачных перспективах отечественной словесности. В их споре пытались принять участие две молоденькие проститутки, но Калачникову хватило остатков сознания не ввязаться в новое приключение – отойдя в туалет, он вообще смылся. Иначе гулянка растянулась бы на всю ночь, и на следующий день он не смог бы поехать на репетицию.

Дома Калачников сразу же лег спать, однако ночка выдалась для него очень беспокойной. Из-за перебора спиртного ему снилось черт знает что: будто бы он пробирался сквозь густые заросли, а его везде подстерегали дикие, с огромными клыками животные, полуразложившиеся мертвецы и вообще всякая нечисть. Или он вдруг оказывался в болоте и при этом словно со стороны видел, как, мерзко чавкая, его засасывает трясина. Петр часто просыпался, жадно пил на кухне воду прямо из-под крана, а возвращаясь в кровать, долго не мог заснуть опять.

Уставившись в потолок, Калачников думал о том, что между ним и этой жалкой, пошлой, готовой на все ради саморекламы Козловской действительно очень много общего. Возможно, их поступки отличаются по форме, но по сути они тождественны, и эта схожесть буквально бесила его. Пытаясь отвлечься от своих неприятных ассоциаций и все же заснуть, Петр ворочался с боку на бок, мысленно считал прыгавших через забор баранов, но стоило ему задремать, как опять приходили кошмары и он просыпался в холодном поту.

Особенно напугал Калачникова один страшный, уже как-то посещавший его сон. Петр явственно увидел свою мать, умершую, когда он еще учился в старших классах. Вся в черном, с черной косынкой на голове, мама зашла в его нынешнюю квартиру на Остоженке, где при жизни она, естественно, не бывала, удивленно огляделась вокруг и вдруг безудержно расплакалась. И сколько он ни пытался выяснить причину ее слез, она лишь сильнее заходилась в рыданиях.

Петр мог абсолютно точно сказать, когда он впервые видел этот сон. Это было восемь лет назад, накануне Нового года. Тогда мама тоже явилась ему ночью вся в слезах, а на следующий день, тридцать первого декабря, умер его отец. С тех пор в подсознании Калачникова эти два события – странное сновидение и смерть родного человека – сплелись в одно целое. Петр был уверен, что в данном случае проявилась связь живого мира с миром потусторонним: из загадочной вечности, куда навсегда уходят люди, мама подала ему сигнал, знак, пытаясь предупредить о грядущем несчастье, она продолжала заботиться о нем.

И вот опять он увидел ее во сне плачущей. Да что там плачущей – мама буквально рыдала навзрыд. Близких родственников у Калачникова не осталось, и если ночной кошмар действительно являлся знаком, то что-то нехорошее должно было случиться с ним самим, причем уже на следующий день. Вот почему Петр был так сильно напуган.

С плохими предчувствиями Калачников поднялся уже в восемь утра, хотя спешить ему в общем-то было некуда. По давно заведенному холостяцкому распорядку он побрился, принял душ, позавтракал и опять лег в гостиной, с отвращением ощущая запах страшного, тошнотворного перегара изо рта, который не смогли забить ни еда, ни чистка зубов, ни мятная жевательная резинка. Несколько часов он провалялся на диване, щелкая пультом телевизора и думая о том, как хорошо было бы, если бы рядом с ним оказалась Волкогонова. Конечно, с его похмельным синдромом и она вряд ли справилась бы, но одно ее присутствие дало бы ему надежду, что вещий сон не сбудется: Марина вытащила бы его даже с того света.