Энцо Бьяджи - Причуды любви

— Хорошая. Правда, она злоупотребляла мечтательными позами, сентиментальными гримасами, но, возможно, тут вина режиссера. Теперь ведь они, режиссеры, командуют. Найдут, к примеру, смазливую девицу, которая продает шоколадки в баре, и объявляют ее актрисой.

— А что вы скажете о Дузе?

— Она жила в отеле «Эдем», знаете такой? И когда посмотрела «Федору», захотела со мной встретиться. Мой режиссер устроил эту встречу. Увидев меня на пороге, Дузе воскликнула: «Бог мой, да она же совсем девочка!» (Мне было двадцать три года.) Я возьми да и сядь к ней на колени. Она опешила, но потом рассмеялась и говорит: «Вы неподражаемы. Почему бы вам не попробовать себя на сцене? Думаю, у вас бы отлично получилось». А я отвечаю: «Потому, что теперь появилось новое искусство, и мне кажется, у меня тут большие возможности». В двадцать девять лет я перестала сниматься. Совсем. Как отрезала. И, видите, ничего, живу.

— А сегодня вам бы не хотелось вернуться? Скажем, выступить в роли матери.

— Ну уж нет. В этой роли зритель бы меня не принял. А, скажем, героиней скандального процесса — пожалуй. По-моему, если в фильме есть судебный процесс, то это уже половина успеха.

— И вы бы сыграли роль убийцы?

— Само собой, если она главная.

— А фильм, где мужчина сходит с ума из любви к вашей героине, пришелся бы вам по душе?

— Да, но об этом писать не надо.

— В ваши времена что было хорошего в жизни?

— Да все. Никто понятия не имел о том, что творится в мире, поэтому царило полное спокойствие. А сегодня все про всех знают, да вдобавок эти побоища, терроризм. Это же всю жизнь отравляет.

— Сколько у вас было шуб?

— Штук пятнадцать. Горностай, шиншилла — теперь такие не носят. Я же не носила норку — это вульгарно. Иное дело соболь. А сколько драгоценностей у меня было — и не перечесть.

— Что вам посылали поклонники? Стихи, цветы?

— Цветы, море цветов. Мой дом вечно утопал в цветах. Маркони присылал мне гардении — мои любимые цветы. Представляете: каждое утро, много месяцев подряд, — свежие гардении!

— Вы часто бывали на балах?

— Я первая стала танцевать танго.

— Синьора Бертини, вы, наверно, многих мужчин заставляли плакать?

— Не знаю, они же не при мне плакали. Правда, был один барон, Альберто Бланк, так он, когда я проезжала мимо него на автомобиле, всякий раз начинал рыдать. Я ему говорю: «Знаете, барон, прекратите это, не хватало еще, чтобы мой шофер невесть что о нас подумал». Он, этот барон, хотел разойтись с женой и жениться на мне. Все мои поклонники были просто помешаны на браке. Мне уж было под пятьдесят, а они все приставали: «Выходи за меня замуж! Выходи за меня замуж!»

— Вам это надоедало?

— Да нет, почему же, ведь это значит, что они видели во мне не просто развлечение. К тому же они знали, что иначе все равно ничего не добьются.

— Вы женщина чувствительная?

— Чувствительная, но не чувственная.

— А откуда в вас эта таинственность, желание скрыться от посторонних глаз?

— Не люблю, когда суют нос в мою жизнь.

— Вы верующая?

— Да. Я из очень религиозной семьи. Мой дядя был епископом.

— Что бы вы хотели исправить, доведись вам жить заново?

— Да нет, вообще-то, я не хотела бы жить заново. Там, на небесах, гораздо лучше. Там только свет и нет тьмы.

— Что, по-вашему, главное в жизни?

— Материнство. По сравнению с ним все пустяки.

От прошлого у нее сохранилось только семь ящиков с вырезками из газет. Все остальное — виллы, повара, слуги, драгоценности — кануло в Лету. Хотя нет, она до сих пор еще не утратила свой колдовской взгляд и какую-то юную улыбку.

Умерла она 13 октября 1985 года. Ее точный возраст так и не был установлен.

На Брюссельском кинофестивале его провозгласили «лучшим актером Европы». Три раза он был кандидатом на премию «Оскар». Когда «Оскара» вручали Грегори Пеку, он открыто признался: «Я, конечно, доволен, но Мастроянни талантливей меня».

Серый полдень в Милане; дробный дождь нагоняет тоску. Беседую с Мастроянни в его апартаментах, обставленных безликой, вычурной мебелью с позолотой. Мебель совершенно не создает уюта, но Марчелло это, кажется, ничуть не смущает.

— Меня вечно поселяют в роскошных номерах, а мне в общем-то все равно: любой угол сойдет.

Из множества моих знакомых он, пожалуй, единственный, кто никогда не суетится и остается неизменно верен себе. Популярность, успех его стесняют; деньги он вовсе не ценит. Он любит жизнь; и хотя с некоторых пор осознал, что дорога близится к концу, относится к этому спокойно. Даже если ему неможется, он привык просыпаться с удовольствием, с желанием что-то сделать. Он верит, что мир в новом тысячелетии и впрямь изменится, во всяком случае, не исключает такой возможности.

Строитель по профессии, Мастроянни всегда мечтал стать архитектором. Однако на судьбу он не жалуется: кино позволяет ему укрыться от любопытных глаз, спрятаться под чужой маской. Ему приятно перевоплощаться в своего героя и наделять его некоторыми собственными чертами: мечтательностью, неуверенностью в себе и даже долей эгоизма. У него есть большое достоинство: он признает свои недостатки и не ищет смягчающих вину обстоятельств.

Неверно, будто они с Феллини двойники, но определенное сходство есть: оба любят приврать, оба не мыслят себя без работы.

— Феллини — творческая личность, — говорит Марчелло. — Актер должен понимать, чего он хочет, и не спрашивать, зачем это. Нелепо ожидать, чтобы такой режиссер стал во всем следовать сценарию. Поэтому я прихожу утром на площадку и спрашиваю: «Ну, Федери, что мне делать сегодня?»

И Феллини импровизирует. К примеру, обряжает Марчелло в костюм фокусника из комиксов и отправляет в гости к добродушной толстухе Аните Экберг, совершенно не ожидавшей подобного визита, — и вот вам одна из самых трогательных сцен в истории кино.

Человек, в объятиях которого и на экране, и в жизни перебывало много поистине легендарных женщин (причем скандальная хроника, не стесняясь, вытягивала из него все подробности), с нежностью вспоминает о том, как в первый раз влюбился:

— Я был еще совсем зеленый. Ее звали Сильвана. Я увидел ее, как водится, на бульваре, и она мне сразу понравилась. Я проводил ее до дома и отважился поцеловать.

А вот поцелуи «по сценарию» его не вдохновляют. С точки зрения техники эти сцены очень трудны: много возни со светом, выбором ракурса, к тому же, если поцелуй идет крупным планом, надо, чтобы не видно было морщин и красиво смотрелись челюсти. Витторио Де Сика, по словам Марчелло, в таких случаях давал актрисе какую-нибудь безвредную пилюлю. «Дорогая, по-моему, у вас начинается простуда. Положите вот это под язык, и все как рукой снимет».