Алиса Лунина - Три чайные розы

– Пьешь как извозчик! – Татьяна забрала коньячную бутылку.

– Мать, отстань от нее, – вступил в разговор Юра. – Видишь, плохо человеку!

– Разговорчики! Много ты понимаешь! – Татьяна накинулась на сына. – Иди к себе!

– Держись, Маша! – уходя, хмыкнул Юра.

Когда за ним закрылась дверь, Татьяна призналась:

– Знаешь, он меня иногда пугает, такой взрослый парень, умный, все понимает! Чего не скажешь о некоторых великовозрастных дурах! Ну, что ты вбила в голову? Ты прекрасная актриса! Божьей милостью актриса!

Маша вздохнула:

– Есть такая поговорка: «Делаешь хорошо – получится хреново». Вот я все вроде делаю хорошо, а выходит один черт хреново. Потому что надо не просто хорошо, а отлично! Делать невозможное, играть гениально, лучше всех, только тогда, может, и получится неплохо.

– На разрыв?

– Вот именно!

Татьяна потянулась к кухонному шкафчику за чаем и наткнулась на порядком опустошенную упаковку ярких оранжевых таблеток.

– Что это?

Маша хихикнула:

– Веселые таблетки! Выпьешь, и наплевать на все! Антидепрессанты!

Татьяна возмутилась:

– Ты совсем сдурела?

Маша пожала плечами:

– Да брось, Таня, уверяю тебя, бывает хуже! Честно-честно! Я столько навидалась: спившихся, на игле, на кокаине, на мухоморах всяких – я ж в этом мире богемном вращаюсь, чему удивляться! – Она жеманно добавила: – Я вся такая на допингах!

Татьяна голосом, звенящим от ярости, отчеканила:

– Чтобы я больше об этом никогда не слышала. Ты меня поняла?

Маша даже испугалась – такой сестру она никогда не видела. Она испуганно пискнула:

– Ладно… Поняла…

– Не сметь распускаться! Твоей слабости нет оправданий! Что бы сказала бабушка! Хватит! Завтра ты пойдешь в театр и начнешь работать! И больше никакого нытья!

Ранней весной Полина заболела. Ее великолепное тело, которое она по старой балетной привычке никогда не жалела и подвергала сверхнагрузкам (относясь вообще к физической боли с презрением), вдруг перестало ей подчиняться. Она чувствовала усталость, недомогала и даже несколько раз была вынуждена отменить уроки в балетной студии из-за плохого самочувствия. Полина объясняла нездоровье запущенной зимней простудой и надеялась, что все пройдет само собой. Однако лучше не становилось, а вскоре к общей слабости добавились странные приступообразные боли.

Однажды в студии она встала к станку, чтобы размяться перед занятиями, подняла ногу и вдруг согнулась пополам, потому что внутри ее словно бы что-то взорвалось, и это была такая боль, что невозможно выдержать. Полина упала на пол; приступ продолжался несколько минут, показавшихся ей дурной вечностью. Когда она пришла в себя и смогла встать, все тело было покрыто испариной. Полина почувствовала сосущий страх, который начинался где-то под ложечкой и который потом (очень быстро) заполнил каждую клеточку тела. Через несколько дней болевой приступ повторился.

Она стала плохо выглядеть – была слишком бледная и похудела так, что при ее всегдашнем весе в пятьдесят килограмм это смотрелось уже как болезненная худоба. Вскоре на ее нездоровье и внешний вид обратил внимание муж.

– Полиш, ты у меня прямо спишь на ходу! Вялая, будто сонная муха, – встревожился Данилов. – И совсем худенькая, как девчонка. Давай-ка мы тебя обследуем.

Полина нахмурилась:

– Фу! Из меня будут выкачивать кровь и заставлять писать в пробирку?!

– Никто тебя заставлять не станет! Пройдешь обследование в моей больнице, я обо всем договорюсь. Пользуйся моим служебным положением!

…Служебное положение, да, он и узнал обо всем первым.

– Иван Петрович, вы сами врач… Все понимаете…

Заведующий отделением протянул Данилову результаты обследования Полины, избегая смотреть ему в глаза.

Он взял заключение в руки, прочитал.

– Это вот что ты сейчас мне хочешь сказать?!! – крикнул Данилов. Голос сорвался… – Что никакой надежды?!

…Вернувшись домой, он сказал ей отрывисто и сухо:

– У тебя малокровие. Низкий гемоглобин. Конечно, пустяки, чушь собачья, но придется подлечиться.

– Ооо, – усмехнулась Полина, – неужели все так серьезно?

– Господи, о чем ты говоришь, – вскинулся Данилов, – я же сказал – совершенные пустяки! Не о чем беспокоиться!

– Понятно, – кивнула она, – значит, серьезно.

По распоряжению Данилова Полину положили в отдельную палату и обеспечили ей лучший уход. В этой палате она провела март и апрель…

…Муж сам делал ей уколы и подолгу сидел у ее кровати, держа за руку, словно стараясь удержать, не отпустить, никому не отдать. Данилов ничего не замечал: ни собственной усталости от хронической бессонницы (узнав о болезни жены, он перестал нормально спать – своеобразная реакция организма на сильный стресс), ни сочувственных взглядов коллег, ни красных от слез глаз медсестры, шептавшей подружке: «А любовь-то у них, Нинка, какая!» – для него весь мир будто перестал существовать; ничто, кроме Полины, больше не имело смысла.

Его огромное, в полмира, горе вытеснило прочие смыслы, а также прочие чувства, обиды и страхи из прошлого.

Иван задыхался от отчаяния, думая о том, что за свою врачебную практику спас сотни жизней, а теперь, когда речь идет о жизни, которая для него дороже его собственной, сделать ничего не в силах. А еще он не мог избавиться от чувства вины, порожденного опасными мыслями: что, если бы он отпустил ее и Полина ушла бы к Климову, уехала с ним в Америку?! Возможно, тогда все было бы по-другому, и не случилось ее болезни и… смерти?!

Однажды он не сдержался и поделился с женой сомнениями.

Полина разгневалась, резко сказала: «Перестань, Иван, не хочу слышать! Эти мысли досужих тетушек «а что, если бы…» недостойны тебя. Недостойны меня. Я ни о чем не жалею. Слышишь?»

И хотя сомнения и чувство вины не прошли, он никогда больше не возвращался к этой теме.

…Иногда Данилов переставал владеть собой («слишком много боли для ее маленького тела!») и уходил из палаты курить и плакать в коридор; когда он возвращался, Полина успокаивала его: «Ну-ну, Иван, что ты, не надо… Знаешь, у меня теперь есть какая-то спокойная уверенность в том, что происходит то, что должно». Его удивляли мужество и достоинство, с которыми жена переносит страдания, ее вообще мало изменила болезнь. За долгие годы в медицине Данилову много раз приходилось видеть, что люди у этой последней черты становятся невыносимы, озлобляются на весь мир, считая свою болезнь страшной несправедливостью, винят в ней и врачей, и близких; а у Полины ничего этого не было, напротив, она стала мягче, спокойнее. Правда, однажды в ней будто что-то вспыхнуло, и жена взорвалась вспышкой ярости.

В тот день они поспорили по поводу того, нужно ли сообщать сестрам о ее болезни. Полина была категорически против, заставив мужа пообещать, что он ничего им не скажет. Данилов слабо возражал, говоря, что, наверное, это неправильно и ее родные имеют право знать правду.