София Блейк - Невеста. Шлюха

— А у меня нет профессии, — сказала я.

— Ну, тогда для начала будешь работать на самой простой работе, где образование не нужно, — сказал Потап. — А потом у тебя появятся деньги, и ты поступишь в институт.

— А что такое «самая простая работа»?

— Однако, ты бываешь нудной, — улыбнулся Потап. — Думаю, это работа не для всех женщин, но для такой, как ты, в самый раз.

— Это какая же я?

— Умная и бесчувственная, — ответил Потап. — Знаю, что говорю.

— Потап, — попросила я, — скажи правду. Это то, о чем я подумала?

— Наверное, — пожал он плечами. — Ты же умная.

— Повторяешься.

— Ладно, приехали, — сказал Потап. «Опель» стоял уже напротив моей пятиэтажки. — Никто тебя не заставляет. Это твой выбор. В подарок от меня еще один знак доверия, — улыбнулся Потап. — Я ничего не скажу брату. Думаю, ты уже решила, что я прав, и весной тебя в Полесске не будет. А после майского призыва можешь вернуться.

— Я не вернусь так скоро, — слова будто сами вырвались из меня. — И я подумаю. Немного…

— Если б любила его, так бы не сказала, — Потап отчего–то помрачнел. — Думай быстрее.

Я вышла из машины и тут же поняла, что все это была проверка, и, поведи я себя иначе, залейся слезами и заголоси, как я влюблена в Потапова-младшего, Олег бы сразу отвез меня домой, и не было бы дурацкого секса на въезде в Концово, и никуда бы я не уехала из Полесска, и отгуляли бы свадебку после Мишкиного дембеля, и стал бы мне родственником Потап…

Сказать по правде, свобода, которую я обрела в Потаповом «Опеле», была до ужаса одинока и холодна. Но это все–таки был мой выбор, и я почти не жалела о нем, возвращаясь домой.

Ничего важного не происходило еще несколько недель, а на 14 февраля в нашем городке объявили о грандиозной дискотеке в Доме Культуры. Полесская молодежь внезапно узнала, что во всем мире празднуют день Святого Валентина, и этот новый праздник, выдуманный специально для влюбленных, круче и прикольнее, чем опостылевшие совковые красные дни. Вообще, среди молодняка тех лет было модно презирать все совковое, и Святой Валентин нашел свой путь к нашим сердцам, как светоч свободной любви, самогона и травки. Все парни пришли танцевать, уже изрядно загрузившись, и сама дискотека рассматривалась ими в основном, как способ стремительно зацепить подружку, и увести ее в какое–нибудь парадное или подвал… или там котельную. В то время владельцы машин в нашем городке были крайне малочисленны, и к таковым подружки приклеивались сами — не отцепишь. Что же касается хозяев собственного жилья, то я, к примеру, не знала никого из моих сверстников, кто жил бы отдельно от родителей. Ну, это так, между прочим.

Я пришла на дискотеку вместе с пьяным Мишкой, чтобы немного насладиться музыкой и танцем, а потом увести его к себе домой. Мама, очень сдавшая после похорон, не мешала нам, да и Мишка был ей давно знаком, что называется, друг семьи.

Дискотека оказалось даже круче, чем я могла предположить: на входе стояли охранники и брали небольшую мзду, но зато цветомузыка была новехонькая, мною дотоле невиданная, мощную аппаратуру оседлал первый в Полесске ди-джей, и в нише, обычно заваленной всяким хламом, работал буфет, который назывался баром.

Я никогда не восторгалась кислотным музоном, но в соединении со всем остальным это был сильнейший кайф для семнадцатилетней провинциалки, и я стала танцевать, как поведенная, забыв обо всем вокруг. Я еще не сказала, что танец — это моя стихия, и все мои подружки считали, что я двигаюсь так, как им не научиться в жизни. Я никогда не хотела заниматься танцами специально, возможно, я была слишком серьезная и не видела в них ничего, кроме дискотечной дури, но наверняка из меня вышла бы очень хорошая танцовщица. И в те редкие моменты, когда я могла расслабиться и отдаться стихии танца, я улетала в такие дали, что не чувствовала своего тела, становясь одной из вспышек цвета, частицей музыки и чистого движения, нет, правда, я красиво танцевала…

Ненадолго придя в себя, я обнаружила, что Мишки нигде нет, и я танцую в окружении каких–то невменяемых рож, на которых не отражается и частичка здравого смысла. Словом, было уже сильно за полночь, и все набрались до состояния свинячьего визга. Любопытно, что, несмотря на это, я увидела приличную очередь у буфета, будто бы выпивки все еще не хватало. О, милая моя Родина! Тогда это казалось мне совершенно нормальным…

Мишка стоял у буфета с какими–то дружками и пил водку. Он не сразу узнал меня, а, узнав, сразу окрысился:

— Ну чё, танцуем? — Я поразилась, сколько злобы и ненависти было у него в лице. А ведь трезвый он был совершенно обычный, нормальный парень. Я, кажется, повторяюсь.

— Давай, Сонька, балерина на хуй! Станцуй для пацанов! — Мишку несло, его дружки посмеивались, будто все им произносимое могло называться человеческой речью. Мишка покачивался на нетвердых ногах и продолжал осыпать меня пьяным бредом.

— Пойдем домой, — сказала я. — Пожалуйста, пойдем.

По-видимому, этих слов он и ждал, поскольку безумно расхохотался и стал тыкать в меня пальцем, будто я сказала что–то смешное.

— Ты в натуре, балерина, — гундел он, захлебываясь, но, продолжая пить. — Я тебе кайф ломать не буду. Я же не конченный, свою невесту вот так обломать!

Словом, это был дебильный экспромт, который слышал на Руси каждый тысячу раз, бесчисленные повторения того же самого, бессмысленного обвинения, вдруг вбитого намертво в бухие мозги, повторения повторенного с еще более чудовищными домыслами, в которые и сам–то пьяный, протрезвев, не поверит. На каком–то пассаже, я поняла, что больше не вынесу этого скотства, музыка уже меня не радовала, яркие вспышки раздражали, у меня заболели виски, и я, сказав, что иду домой, развернулась и направилась к выходу.

Если бы я была в юбке, а мой номерок от пальто хранился бы у Мишки, все могло бы сложиться по-другому. Несмотря на все Мишкино свинство. Но и себя, если разобраться, мне тоже не за что было осуждать.

Я вытащила номерок из кармана джинсов, забрала пальто, и тут какой–то неизвестный парень подхватил его и помог мне одеться. Рассмотрев незнакомца, я решила, что он не местный (лица наших были мне в основном знакомы). Впрочем, он мог приехать из какой–нибудь деревни, да мало ли откуда он вдруг возник в нашем захолустье. Главное, он мне совсем не понравился, поскольку лицо его было все в оспинах, и одет он был в какую–то едва ли не драную куртку. Впрочем, никто в Полесске не одевался от кутюр, да и время было тяжелое. На мне самой было перелицованное мамино пальто из потертого каракуля, и знала я, что не по одежке встречают. В том то и было дело — не в одежке, а в глазах этого типа, словно он знал что–то, о чем я еще не догадываюсь. Я вспомнила, что он сегодня тоже был рядом, когда я танцевала, но мало ли кто там был…