Эмили Гиффин - Суть дела

— Чепуха, — говорю я и сморкаюсь. — Он любит себя. Он любит эту проклятую больницу. Он любит своих пациентов и, как видно, их матерей.

Кейт вздыхает, шум на заднем плане вдруг исчезает, как будто она ушла с улицы или села в такси. Затем она спрашивает:

— Что ты собираешь делать?

На несколько секунд ее вопрос придает мне сил, так же как мой приказ Нику убираться. Но это чувство быстро исчезает, трансформируясь в страх.

— Ты имеешь в виду, бросаю ли его я?

Это вопрос на миллион долларов, до сего момента чисто теоретический.

— Да, — мягко отвечает Кейт.

— Не знаю, — говорю я, неожиданно понимая, что, вероятно, у меня может быть выбор. Я могу принять Ника назад и жить фальшивой жизнью. А могу сделать то, о чем всегда говорила, — бросить его. В моей власти, посадив перед собой детей, сообщить им новость, от которой изменятся их лица и детство и которая наложит свой отпечаток на все основные, важные события их взрослой жизни: окончание колледжа, свадьбы, рождение детей. Я представляю, как мы с Ником стоим порознь, сами по себе или с какими-то новыми персонажами, в любом случае расстояние между нами создает невыносимое напряжение в то время, когда нужно только радоваться.

— Не знаю, — повторяю я, осознавая со злостью, гневом, паникой и страхом, что благоприятного выхода нет и возможность для «долгой и счастливой жизни» отсутствует.

В последующие несколько дней каждый час и буквально каждая минута становятся пыткой, отмеченной спектром эмоций всех оттенков от унылого до еще более унылого. Я стыжусь случившегося со мной, чувствую себя униженной неверностью Ника, даже когда одна смотрюсь в зеркало. Я в бешенстве, когда он звонит (шесть раз), пишет по электронной почте (три раза) и бросает письма в почтовый ящик (дважды). Но я в ярости и в глубоком отчаянии, когда он этого не делает. Я тщательно обдумываю его молчание, воображая их вместе, во мне клокочет ревность и неуверенность. Я пристально изучаю его слова, его извинения, его заявления о любви ко мне и к нашей семей, его мольбы о втором шансе.

Но благодаря Кейт я остаюсь бдительной и сильной и не вступаю с ним в контакт — ни единого раза. Даже в минуты слабости, поздно вечером, когда его сообщения нежны и печальны, а мое сердце болит от одиночества. Я наказываю его, поворачивая нож с каждым оставленным без ответа посланием. И таким образом я изо всех сил стараюсь доказать себе, что могу выжить без него. Я готовлюсь разъяснить ему произнесенные мною слова, что между нами все кончено и у него больше нет места ни в моем доме, ни в моем сердце. А в дальнейшем он будет отцом моих детей, только и всего.

К этому моменту мое первое общение с ним происходит за два дня до Рождества, это электронное письмо с точными инструкциями относительно детей и визита, который я разрешаю ему в канун Рождества. Мне невыносимо, что приходится позволять ему это, и я вообще вынуждена вступать с ним контакт, причина не важна, но я понимаю, что у него есть право увидеть детей и, главное, у детей есть право видеть его. Я сообщаю ему, что он может прийти в три часа, и впустит его Кэролайн. Я плачу ей за четыре часа, но он волен отпустить ее с условием вернуться к семи часам, то есть к моему приходу. Видеть его я не хочу. Я пишу, чтобы он покормил детей, искупал и одел в рождественские пижамы, а я уложу их спать. Пусть он возьмет любые вещи, которые нужны ему на следующие несколько недель, а мы запланируем для него выходные в январе, когда он приедет за остальными вещами. Я — сама деловитость. Ледяная холодность. Я перечитываю, исправляю ошибки, отправляю. Не проходит и нескольких секунд, как появляется его ответ:

«Спасибо, Тесса. Сообщи, пожалуйста, что ты сказала

детям, так как я не хочу противоречить твоим словам».

Письмо пронзает мое сердце не своим содержанием, а тем, чего в нем нет. Он не просит ни о встрече со мной, ни о том, чтобы мы побыли вместе, все вчетвером. Он не говорит о разрешении прийти утром в день Рождества и посмотреть, как дети будут открывать подарки. Меня бесит его покорность, но затем я напоминаю себе, что все равно отказала бы ему, и, кроме того, я не дала ему ни малейшего повода надеяться на большее. Ни малейшего. Для него не существует никакой возможности что-либо изменить в моем решении. Трясущимися руками я набираю ответ:

«Я сказала им, что ты очень много работаешь в больнице, так как маленький мальчик получил очень сильные ожоги и тебе нужно ему помочь. Пока они вроде бы удовлетворены таким объяснением. Нам придется заняться этим после праздников, я не хочу портить им Рождество».

Невозможно ошибиться, на какого маленького мальчика я ссылаюсь, как невозможно ошибиться с подтекстом: «Ты ставишь другого ребенка выше своих собственных. Из-за этого выбора наша семья навсегда разрушена».

Позднее в тот день в дверь звонят. Думая, что это курьер «Ю-пи-эс», доставивший последние рождественские подарки для детей, купленные по каталогу, я открываю дверь, но вижу Эйприл с пакетом подарков и застенчивой улыбкой.

— Веселого Рождества, — говорит она, ее улыбка делается шире, но остается такой же неловкой.

— Веселого Рождества, — отвечаю я, одолеваемая противоречивыми чувствами, и сама выдавливаю улыбку.

С одной стороны, я все еще сердита на Эйприл за то, как она повела себя в той ситуации, и беспричинно считаю, что они с Роми каким-то образом способствовали случившемуся со мной. С другой стороны, она появилась, когда мне очень одиноко, и я невольно испытываю облечение и чуточку радуюсь при виде подруги.

— Не хочешь войти? — спрашиваю я, средним тоном между формальным и дружеским.

Она колеблется, так как непрошеный визит, даже в кругу близких друзей, прочно значится в ее списке серьезным промахом, но потом говорит:

— С удовольствием.

Я впускаю ее и веду через прихожую в мою кухню, где царит полный хаос. Там Эйприл и вручает мне пакет с красиво упакованными подарками.

— Спасибо... Не надо было, — замечаю я, вспоминая, что в этом году я впервые решила не делать подарков подругам и соседям. И для разнообразия так и поступаю, отходя от правила и не чувствуя за собой никакой вины.

— Это всего лишь мой обычный бисквитный торт. Ничего особенного, — поясняет Эйприл, хотя ее бисквитные торты необыкновенно красивы. — И разные мелочи для детей.

Она оглядывается вокруг и спрашивает, где они.

— Смотрят телевизор, — указываю я в сторону лестницы. — В моей комнате.

— А, — только и произносит Эйприл.

— В последние дни они много смотрят телевизор, — признаюсь я.

— В это время года телевизор жизненно необходим, — соглашается она, удивляя меня таким редким признанием. — Мои дети бегают по потолку. И угроза, что Санта-Клаус не придет, больше на них не действует.