Кэтрин Куксон - Мотылек

Он быстро отступил назад, когда она вскочила с диванчика и набросилась на него:

— Рады услужить мне, а? Ты это хочешь сказать, верно? Если это так, то почему же ты никого не приводил в дом и не выстраивал в ряд, чтобы мне было из кого выбирать? Ты когда-нибудь приводил сюда своих друзей? Ну, что ты, у тебя не было времени, у тебя дела где-то там, на стороне. Кстати, это прекрасная мысль, почему бы тебе не попросить миссис Лекомб присылать мне тех, кто ей не нужен? Я так понимаю, что сейчас модно пускать их по кругу, я имею в виду мужчин, поскольку выбор становится невелик, ведь лучшие на фронте или мертвы.

Они стояли и с нескрываемой враждебностью смотрели друг на друга, потом он глубоко вздохнул и сказал:

— С тобой бессмысленно говорить, во всяком случае когда ты в таком расположении духа. Тем не менее я тут кое-что предпринял. Сказал Уотерзу, как обстоят дела, какая складывается ситуация. Они не такие уж старые и найдут себе работу, сейчас спрос на любых людей. Арнольд говорит, чтобы я распорядился сложить самую ценную мебель в сарай, остальную распродать и за счет этого вдвое увеличить тебе содержание. И я буду только рад избавиться от всей этой ответственности… Ладно, я пошел, и, Агнес, пожалуйста… пожалуйста, обещай мне, что не сделаешь никакой глупости, я имею в виду…

— Да, что ты имеешь в виду?

— Слушай, какой смысл продолжать? Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду… Не роняй себя, помни, кто ты есть. Пока.

Помни, кто ты есть. Да разве может она забыть? Очень хотелось бы, но не выходит. О, как бы ей хотелось забыть, что она родилась в этом доме, что у нее была куча нянек и горничных, забыть, что она в детстве подсматривала с лестницы за веселыми пиршествами на первом этаже, что, выглядывая из окон детской, она наблюдала, как приезжают и уезжают экипажи, и слушала, как няня называла экипаж леди такой-то и ландо лорда такого-то. Если бы было возможно забыть, что родилась Милли и что с этого момента все в доме постепенно изменялось, жизнь шла все медленнее и медленнее и все кончилось тем, что вот она сидит здесь и думает только о том, как бы ей сорваться с места и со всех ног кинуться через парк по дороге, в тот дом, где такая удобная мебель, и броситься в его объятья. Да, в его объятья. Но сделать этого она не может.

Не урони себя, помни, кто ты есть. Совсем недавно она забыла, кто она, и, уронив себя, в первый раз в жизни узнала, что такое счастье. Но она достаточно разумный человек, чтобы понимать, что такого рода счастье быстротечно, оно не может длиться долго, во всяком случае с такой силой и между двумя людьми, двумя противоположностями, какими были они, к тому же разделенными барьером разных миров. Против этого восставало все.

Но ей необходимо было продумать эту новую ситуацию. Вопрос в том, сколько еще времени ей осталось жить в этом доме. И если ей с Милли придется устраиваться самостоятельно… тогда ей нужна подходящая мебель. Старинная мебель ее не интересовала, ей она не нужна, можно будет взять отдельные вещи из разных комнат. Но первым делом нужно спуститься вниз и встретиться с челядью на кухне и не растерять своего достоинства.

Выйдя из комнаты, она встретила Руфи: с подносом в руках та направлялась в комнату Милли. Руфи сказала:

— Она уже проснулась; после того как вы дали ей капли, она спала очень хорошо.

— Я через минуту вернусь и побуду с ней, пока ты пьешь чай.

— А я уже пила, мисс. Ненадолго заходила мама.

Спускаясь вниз, Агнес подумала: Пегги была здесь и не заглянула ко мне. Как все переменилось в нашем доме. Годами Пегги, как курица-наседка, имела привычку стучаться в ее дверь, просовывать в нее голову и говорить: «Это я. Как дела?» Это было так приятно.

Они оба пили чай на кухне, и она сразу обратила внимание, что ни один даже не попытался встать, когда она вошла. Раньше они неизменно делали это, и ей приходилось их останавливать.

Переводя взгляд с одного на другого, она обратилась к ним официальным тоном:

— Извините, что мешаю вам кушать, но, насколько я представляю, мастер Стенли объяснил обстановку. — Продолжать было трудно, просто ужасно, ужасно до невозможности. Эти двое столько лет были для нее такими дорогими и вот теперь стали как чужие. Нет, хуже — стали врагами. Ей пришлось заставить себя договорить: — Не знаю, когда вы хотите уехать, но… если я могу…

Больше она ничего не успела сказать. Стул Дейва Уотерза заскрипел по каменному полу и вдруг опрокинулся на спинку.

— Как можешь ты стоять здесь так спокойно и, глазом не моргнув, говорить такие вещи?! — закричал старик. — Я здесь со времени, когда тебя еще не было на свете. Мы вырастили тебя и младшенькую, мы вырастили всех вас, а ты стоишь там и велишь нам собираться.

— Я… не гоню вас… это же… я не виновата!

— Нет, это ты виновата. Конечно, это ты виновата. Позволить себе уронить себя, опозорить себя. Мастер Арнольд, наверное, прослышал об этом, отсюда и появилась у него мысль продавать дом и землю.

— Какая ерунда… Пегги, — она повернулась к ней, та сидела, уткнувшись в тарелку, — скажи ему, он же должен понять причину. Дело же совсем не в этом.

— Она знает, и знает так же хорошо, как и я, что это ты со своими амурами, это ты путаешься с подонками, потому что он настоящий подонок. А теперь, когда он разбогател, его ничто не остановит. Осмелился притронуться к тебе, и ты это позволила! А теперь еще думает купить этот дом. Он! Он! Я сам слышал, как он говорил.

Она смотрела на него широко раскрыв глаза и тихо промолвила:

— Да ты с ума сошел!

— Нет, я не сумасшедший. Я на днях слышал вас обоих в библиотеке, я не глухой. Я слышал, как он сказал, какие изменения он сделает, когда купит его.

Роберт говорил о доме по соседству с его домом и сказал, что тетя считает, что хорошо бы приобрести его. Сам он не видел резона, потому что их дом достаточно просторный, а на новый домик придется истратить массу денег, чтобы превратить его в комфортабельное жилье. Дейв, вероятно, все это подслушал, и его больной мозг перевернул услышанное так, как будто Роберт говорил об их доме. О, боже мой, боже мой! Что еще? Что еще?

А то, что прозвучало еще, заставило ее встревожиться. Вот что он сказал:

— Ну, ладно, он сегодня получит по заслугам, уж мастер Стенли позаботится. Он собирается заявить на него в полицию за нападение на него.

— Он этого не может сделать.

— Не может? Он не может? У него все лицо в синяках. Какие еще нужны доказательства? А он офицер, а ты знаешь, что бывает за нападение на офицера? Хотел бы я увидеть, как он будет болтаться.

Услышав такое, она позабыла все, что думала о сохранении достоинства, и крикнула ему:

— Какое же ты неблагодарное существо. А что касается виселицы, ты, видимо, забыл, что он спас тебя от нее? А что, если он все расскажет в полиции? Ты об этом подумал?