Терри Макмиллан - Дела житейские

А Зоре даже в голову не приходит, почему я отказываюсь забирать Иеремию из дома Мэри. Ей непонятно: с чего это мне не по себе. Вот и пришлось нести чушь про телефонные звонки и столярные дела для отвода глаз. На самом деле я на стенку лез от одной мысли, что все соседи знают, что няньке платит Зора. Да мне легче сквозь землю провалиться, чем видеть, как они на меня смотрят, и читать в их глазах ехидный вопрос: „А что ты целый день делаешь?"

А ни черта не делаю — только жру виски, смотрю в потолок и слушаю музыку. Это было, кстати, и сегодня, когда в дверь позвонил почтальон. Он принес пакет для Зоры: громадный коричневый конверт без обратного адреса. Меня так и подмывало узнать, что там, и я его открыл. У меня глаза на лоб полезли. Ничего себе! Чертов календарь с черными мужиками в плавках. Она что, не может дождаться, когда я слиняю, если ей уже шлют домой такую мразь? Швырнув конверт на кухонный стол, я сел на пол и стал слушать музыку. Но чем дольше я сидел, тем больше сатанел. Не след ей вот так плевать мне в душу. Я здесь торчу целый день и жду, когда она придет. Вдруг обнимет меня ночью и скажет, что не хочет, чтоб я уходил, скажет, что все еще любит меня и верит в меня. А дело-то оборачиватся так, что она спит и видит, как бы от меня отделаться. Хотя можно было об этом давно догадаться. Едва я ей тогда объявил, что сваливаю, она по дому стала порхать от счастья. Я сплю на диване: меня к Зоре больше не тянет.

На экране появилась морщинистая красная физиономия Рональда Рейгана, но я звук убрал: бесился из-за того, что Джесси не выиграл. Я голосовал за своего. Пепельница была завалена окурками, когда пришли Зора с Иеремией. Новая пластинка „Темптейшнс" с „Прими ее как леди" орала на весь дом. Я думал, Зора привяжется ко мне, потому что до Дня Благодарения осталось четыре дня.

Щеки у Иеремии разрумянились. Я взглянул в окно: на улице мело, и уже стемнело. У Зоры вид был усталый, но поделом ей, нечего корчить из себя супервумен.

— Не можешь сделать чуть потише? — спросила она.

Я неохотно умерил звук.

Она сняла с Иеремии комбинезон, поставила его на пол, и он заковылял ко мне. Я посадил его на колени.

— Фрэнклин, ты знаешь, какое сегодня число?

— Да, а что?

— Ты сказал, что уедешь к Дню Благодарения, но даже не начал собирать вещи.

— Кто-то другой должен въехать сюда в этот день?

— Не шути так.

— А ты не наседай на меня.

— Ты сам сказал, что уезжаешь, у меня ведь тоже есть свои планы.

— В эти планы входят субчики вроде тех, что на календаре?

— Чего ты несешь, какой календарь?

— Да вон, у тебя под носом; если не хочешь, чтоб я тебе шею свернул, забери его поживей отсюда к чертям собачьим. Не нарывайся, слышишь! Я еще не уехал, а ты уже в дом такую мерзость тащишь.

— А кто тебе разрешил вскрывать конверт?

— Я!

— А кто прислал тебе приложение к журналу „Плейерс" — календарь с голыми бабами, который ты тут же повесил в своей мастерской?

— Не твое дело! Говорю тебе, чтоб через пять минут его здесь не было, иначе пожалеешь.

Она вскочила и спрятала его, потом вернулась и забрала Иеремию.

— Мне еще нужно время.

— Зачем?

— Чтобы съехать. У меня не все выяснилось; как только выяснится, я уеду.

— Когда же это?

— Точно не знаю.

— Фрэнклин, я так не могу. Это нечестно!

— Жизнь вообще нечестная штука. Но вот что я тебе скажу: веди себя прилично, пока я тут, и никаких номеров вроде сегодняшнего не выкидывай, а то у меня руки чешутся поучить тебя уму-разуму.

— Ты угрожаешь?

— Думай сама!

Зора пошла на кухню готовить обед. Зазвонил телефон, и она ответила. Я выпивал, а она все болтала и болтала, словно меня здесь не было. Я теперь, кажется, начинаю понимать, как это можно любить и ненавидеть одновременно. Очень уж тонка чертова грань! Я слышал, как она смеялась, кормя Иеремию. Наконец Зора повесила трубку и понесла его в ванную купать, перешагнув через мою ногу так, словно я мебель.

Клянусь Богом, в этот момент я готов был убить ее.

Отправившись на кухню за бутылочкой для Иеремии, я прихватила заодно нож для резки мяса и сунула его под мышку. И не сказала „Спокойной ночи" Фрэнклину, а вернулась наверх, изо всех сил стараясь унять дрожь в коленях. Я не знала, что он замышляет и на что способен. Иеремия уже спал, когда я вошла в его комнату, поэтому я забрала бутылочку с собой. Потом подумала: если Иеремия будет со мной здесь, Фрэнклин едва ли решится обидеть меня. Поэтому, сунув нож под подушку, я перенесла Иеремию к себе и положила его рядом с собой. А потом стала ждать.

Фрэнклин ставил старые песни о любви — песни, под которые мы любили друг друга: „Португальскую любовь" Тины Мэри три раза подряд; „Висперсов", Аль Джарро, Стиви Вандера и Джеффри Осборна. Я лежала с открытыми глазами, слушая и вспоминая. Невозможно поверить, до чего мы докатились. Этот человек внизу был совсем не тем, в кого я влюбилась. Он, конечно, отец Иеремии, но не его папа. Но когда же все это случилось? И как я это прозевала?

Я услышала скрип иглы по пластинке. Он переставлял пластинки, даже не замечая, что царапает их. Значит, уж очень пьян. Теперь звучала Тина Тернер „Что может поделать с этим любовь?".

Я лежала и плакала: уж слишком хорошо мне было известно, что делает с людьми любовь. Все, что угодно. Он ставил эту пластинку раз десять — и на полную мощность. Я хотела попросить его сделать потише, но не рискнула.

Потом музыка замолкла.

В это время сердце мое начало бешено колотиться: я поняла, что он идет сюда. Я сунула голову под подушку, положила руку на нож и лежала, затаясь и ожидая, когда откроется дверь. Вдруг маленькая ручонка коснулась моей спины и ко мне прижалось тельце Иеремии. Когда я открыла глаза, из окна струился солнечный свет.

— Доброе утро, пука-пука, — улыбнулась я, и он засиял, ну, точь-в-точь как его папа.

Может, Фрэнклин решился наконец и ушел совсем. Однако, спустившись вниз, я увидела его на полу. Он распростерся, как огромный черный кит, на островке из конвертов от пластинок. В комнате стоял тяжелый дух, как в баре, рядом с ним валялась пустая бутылка из-под бурбона. Он закашлялся во сне, но не проснулся.

Я на цыпочках обошла его и приготовила все для Иеремии, собрав ему все не на один день, а на несколько. Придя к Мэри, я рассказала ей о том, что произошло у нас с Фрэнклином.

Забежав по дороге в ресторан, я позвонила в школу и соврала, что заболела. Потом позвонила Порции, выложила все начистоту и спросила, могу ли я пожить у них денек-другой, пока не соображу, что делать дальше. Она велела ехать прямиком к ней.

Место оказалось замечательное. Квартиру они полностью оплатили, и Порция была счастлива. Прямо позавидуешь!

— А где ребенок? — спросила я.