Тереза Скотт - Покорение

Она даже могла чувствовать родное тепло его тела — так близко он подошел к ней.

— Сеньорита Дельгадо, — сказал Пума, обращаясь к донье Матильде, — выйдите, пожалуйста.

Донья Матильда казалась оскорбленной. Она долгим и смелым взглядом посмотрела на Пуму. Но внезапно выражение ее лица сменилось на хитрое и умильное.

— Хорошо, — согласилась она кротко. — Я уйду.

— Не смейте оставлять меня с ним! — крикнула Кармен.

— Она должна выйти, — мягко проговорил Пума.

Донья Матильда с сожалением кивнула:

— Да, мне надо выйти, — согласилась она. — Вам есть о чем поговорить.

Но, выходя, она метнула на Пуму угрожающий взгляд.

— Я навещу соседей, — проговорила донья Матильда. — Но буду неподалеку.

Неужели старуха угрожает ему? — подумал Пума. Он пожал плечами: он не причинит вреда Кармен. И обернулся к любимой:

— Друг мой, — проговорил он на апачском наречии.

— Я не друг тебе, — налетела на него Кармен. Еще не хватало, чтобы, поступая с ней подобным образом, он изображал дружбу.

— Но ведь мы были друзьями.

— Друзья не продают своих друзей, — язвительно сказала Кармен. Она не допустит, чтобы ее дурачили. Пусть между ними будет жестокая, но правда.

Пума нахмурился, недоумевая, что она имеет в виду.

— Я знаю все твои планы в отношении меня, — с презрением сказала Кармен.

Он ненавидел, когда к нему обращались так надменно. Это было так по-испански! Он молча глядел на нее: если она знает его планы, знает, что он хочет не расставаться с нею, отчего говорит с такой ненавистью?

— Разве ты, продавая меня своему индейскому другу, не получил еще за меня того выкупа, который ожидал? — язвительно спросила Кармен.

Пума задумался в недоумении — и наконец догадался.

— Злой, — проговорил он. — Это Злой сказал тебе, что я продал ему тебя?

— Да! — с досадой выкрикнула она. — Ты получил недостаточно?! — Сердце ее бешено колотилось; она дышала с трудом.

— И ты поверила ему? — мучительно, тихим голосом выговорил Пума.

Кармен нахмурилась:

— Конечно. Это была правда.

Но теперь она почувствовала неуверенность. Его лицо пылало, взгляд был гневен.

Отчего он так разозлился? Ведь это она — пострадавшая сторона.

— Теперь я точно знаю, что это была правда! — Но в глубине ее сердца все сильнее начинали шевелиться сомнения.

Пума смотрел на нее, не отрываясь. Его гнев был так велик, что он едва сохранял спокойствие.

— Это ложь! Это выдумал Злой, чтобы разлучить нас! Он выдумал это, чтобы унизить меня, он украл тебя, чтобы отомстить мне!

Кармен заволновалась еще больше: она сама сначала не поверила Злому; по мере того, как проходили дни, она начинала все более верить тому, что он ей сказал. В ее жизни часто случалось, что от нее избавлялись под тем или иным предлогом: так случилось с ней во времена, когда у нее были отец, затем дядя — поэтому слова Злого дали всходы в ее обиженной пренебрежением душе. Оттого-то она не увидела в поступке Пумы ничего, кроме очередного предательства.

— Что еще сказал тебе Злой? — спросил Пума. Кожа на его высоких скулах натянулась и побелела. — Что он сказал тебе?

— Что ты ненавидишь меня; ненавидишь всех испанцев…

— И что?

— …Ничего больше. Он не желал ничего больше говорить, да и незачем: я и так знаю, что ты ненавидишь испанцев. Ты всегда ненавидел их — значит, и меня!

В ее словах теперь была горечь потери: ах, если бы не его ненависть к испанцам, может быть, они были бы вместе. Она погубила их любовь.

Да какую такую любовь? — съязвил какой-то внутренний голос. — Ведь он ни разу даже не сказал, что любит тебя. — Ну, что ж, тогда погубила мою любовь к нему, — ответила самой себе Кармен.

— Да, я ненавидел испанцев, — дошел до ее сознания его мучительный голос. — Я ненавидел их за то, что они пришли на мою землю, за то, что бросили меня в тюрьму, за их зверства… — Его голос был низким, страстным. — И больше всего я ненавидел своего отца-испанца за то, что он оставил меня!

Лицо Кармен побледнело. Она впервые узнала об этом. Только теперь ей стала понятна глубина его ненависти и то, что стояло между ними. Его отец был испанец — и он оставил сына. Ничего удивительного в том, что Пума так ненавидит испанцев! И нет пути, чтобы перешагнуть бездну этой ненависти. Значит, наивны были ее надежды на любовь; наивно ее отчаяние, когда она узнала, что Пума предал ее — теперь все объяснено. Ее плечи горестно опали. Если бы отец Пумы остался с сыном… но он ушел — и создал еще одного смертельного врага испанцам.

— …Но испанцы — не все плохие люди, — продолжал Пума после некоторого молчания. — Кроме того, некоторые индейцы вполне могут соперничать в подлости с худшими из испанцев. Есть индейцы, способные продать родного брата… может быть, даже найдутся такие, которые оставляют собственных детей, как мой отец. — Он покачал головой, не договорив. — Ладно, остановимся на том, что не только испанцы совершают дурные поступки.

— Как много препятствий между нами, — прошептала Кармен. — …наши народы, обычаи, религии, наши родители…

Так много непонимания, — горько, с остротой почувствовала она. — Вот и моя любовь, любимый мой, оказалась недостаточно сильной, чтобы преодолеть ненависть.

— Да, — с трудом проговорил он. И добавил после тяжелой паузы: — Были испанцы, ставшие моими друзьями. Мигель Бака, например. Отец Кристобаль. Он вступался за меня, если даже это могло стоить ему жизни. — Пума никогда не забывал, как святой отец бросился между ним и мечом майора Диего. — Нет, совсем не все испанцы — плохие. Это отдельные люди могут быть плохими, жестокими. Я не думаю, что это оттого, что они индейцы — или испанцы, просто они выбирают для себя зло и творят его.

Как выбрал Злой, как ошибочно для себя выбрал Угнавший.

— И ты думаешь, что твой отец хотел тебе зла? — спросила Кармен. Теперь многое для нее становилось понятным: его ненависть к испанцам, его жестокое с ней обращение… все это коренилось в обиде, нанесенной ему в детстве.

Пума поглядел на нее, удивляясь сам себе: он открывал перед ней самое глубокое свое горе.

— Я думаю, отец не хотел причинить горя ни мне, ни матери, но именно это он сделал, вернувшись к своему народу. По-иному быть не могло. — Пума пожал плечами. — Он мог или остаться с нами и подавить свою натуру, потому что он желал быть со своим народом, — или оставить нас и вернуться к себе, что он и сделал. Это был трудный выбор: в любом случае кем-то пришлось бы жертвовать. Иногда в жизни приходится делать такой трудный выбор, и обязательно кто-то страдает.

Пума говорил медленно; понимание собственных мыслей приходило к нему по мере того, как он произносил их вслух.