Елена Ярилина - Колдовская любовь

Без пяти четыре, когда я со страхом следила за минутной стрелкой, вихрем влетела в дом Симка, очень энергичная и веселая. Обнаружив сына спящим в коляске, она обрадовалась и предложила мне проводить ее до дома. Дорогой Симка увлеченно рассказывала, какое красивое шелковое белье она видела в магазине, а еще замшевые сапожки, просто «офигенные», по ее выражению. О муже не сказала ни слова, то есть ни единого, и я поняла, что она его не видела. О ребенке Симка тоже никаких вопросов не задала, очень довольная тем, что он спит. Меня подмывало перебить ее щебетание и спросить, хорошо ли она подумала, что делает, и не станет ли жалеть о своих поступках? Но ничего подобного делать не стала, мне ли читать ей мораль?

Татьяны Сергеевны дома не было, только пьяный отец спал на полу, но почему-то не в спальне, а на кухне, из комнаты были видны только его ноги: одна в носке и полуботинке, вторая — голая и грязная.

— Ну глянь, просто полный улет! — весело прочирикала подруга, обнаружив блаженно спящего папаню, и затеяла тут же чай, чрезвычайно довольная тем, что матери нет и, стало быть, скандал откладывается.

Я была по горло сыта этой живописной картиной, поэтому повернулась уходить.

— Ты меня оставишь одну посреди этого бардака? — жалобно взмолилась Симка.

Мне было ее жалко, но это была ее жизнь, ее дом. Не первый и, главное, не последний раз все это безобразие здесь творилось. Что я могла сделать, чем ей помочь? Поплакать вместе с ней? Поэтому я только махнула ей рукой, не журись, мол, и поспешно вышла за дверь. Сходя с крыльца, я столкнулась с Татьяной Сергеевной в надвинутом чуть ли не на самые брови платке и замызганной куртенке. Из телятника пришла, наверное.

— Сучка моя уже вернулась? — сурово поинтересовалась она.

Я кивнула, гадая про себя, кого именно Татьяна Сергеевна имеет в виду: мужа или дочь? Все-таки Симку, вроде бы сучками только женщин обзывают. Провожать подружку я выходила с непокрытой головой, было сухо и не холодно, а теперь небо нахмурилось и похолодало. Дождь все наддавал, я подняла воротник куртки, но он мало спасал. Чтобы сократить хоть немного дорогу, я пошла мимо бывшего моего дома, а теперь Тимофеева. Тяжелой рысцой пробегая мимо знакомой калитки, почти налетела на Наташку Зареченскую, которая выходила. Она уцепилась за рукав моей куртки и забубнила о чем-то. Разило от нее как от целого винзавода. Набралась уже, подумала я неприязненно. Наташку я не любила, она вызывала во мне какую-то брезгливость, что ли.

— Отпусти! Чего ты прицепилась ко мне? Иди своей дорогой! — повысила я в раздражении голос, и совершенно зря, потому что Наташка моментально поменяла настроение с добродушно-игривого на злобное.

— Сучка ты, вот кто! Сгубила мужика и радуешься? — И неожиданно она бурно зарыдала, отчего ее могучая грудь под распахнутой кофтой заходила ходуном.

Почему-то ее рыдания произвели на меня куда большее впечатление, чем выкрики, я испуганно стала оглядываться, прикидывая, как бы мне побыстрее улизнуть без потерь. Наташка, выставив вперед руки, начала надвигаться на меня всей своей немалой тушей. Мне припомнилось, как она спалила прошлой зимой Тимофееву избушку, едва он, бедняга, живой тогда остался, эта дурища от ревности и злобы на любую выходку способна. В ужасе, не соображая, что делаю, я отпрыгнула от нее, что плохо у меня получилось, поскользнувшись на мокрой от дождя траве, я стала заваливаться назад.

То ли Наташка передумала нападать на меня, то ли и не собиралась вовсе, а просто так шутила, но только она кинулась поддержать меня. На ногах она стояла нетвердо, и в результате ее «дружеской» поддержки я упала не на спину, как должна была бы, и даже не на бок, а прямо на живот и заорала дурным голосом. В полном ужасе от случившегося я даже не пыталась подняться, а так и лежала, продолжая орать дурниной. Наташка, то ли осознав содеянное, то ли просто за компанию, плюхнулась на мокрую землю рядом со мной и принялась тоже реветь, выводя рулады басом. Совместными усилиями мы подняли такой шум, что ничего удивительного не было в том, что через пару минут надо мной уже слышались голоса нескольких человек, в том числе и Тимофея.

— Ты что, вообще обалдела? Разве можно в твоем положении так напиваться? — «нежно» приветствовал меня бывший муж.

— Это я ее уронила, — похвасталась Наташка. Появление Тимофея быстро вернуло ей хорошее настроение. — И сама тоже свалилась, вот умора! — И она закатилась визгливым, пьяным смехом.

— Сам ты пьяный, — возразила я ему, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри меня нарастала острая, режущая боль, и я застонала.

— Долго ты еще собираешься здесь сидеть? Не лето, уже. Вставай! — Он сильно потянул меня за руку, но вдруг заговорила Федосья, невесть откуда здесь взявшаяся:

— Осторожнее, Тим! Что ты как медведь? — Она нагнулась надо мной. — Вставай, Тонечка, вставай, обопрись на меня и вставай, вот так, вот так. Ничего, Бог милостив, авось обойдется. А дома я травку тебе заварю, у меня как раз есть подходящая, — уговаривала она, видимо, не только меня, но и себя, потому что голос у нее дрожал.

Поднявшись с ее помощью, я вновь прислушалась к себе, вроде бы ничего, ноги только дрожат противно, но это от испуга, это ничего. Но тут новая, еще более сильная волна боли накатила на меня.

— Господи! Как же моя девочка?

— Чего ты ревешь, дура? — ухмыльнулась Наташка, уже давно поднявшаяся с земли, и полезла обниматься к Тимофею, но он оттолкнул ее, и она вновь свалилась кулем.

Я почувствовала, что плотные мои колготки становятся мокрыми, и ухватилась покрепче за Федосью. Глядя на Тима, я прошипела:

— Если я потеряю ребенка, нашего ребенка, если девочка умрет, то тебе тоже не жить. Все случилось из-за тебя.

Я все-таки отключилась. Временами сознавала, что еду в какой-то машине и меня немилосердно трясет, при каждой встряске я издавала стон. Помню ласковый голос Федосьи, уговаривающей еще немного потерпеть, и тревожный голос Тимофея, все время задававшего тетке какие-то вопросы. И помню боль, жуткую, нестерпимую боль, которая раздирала мне все внутренности.

В больнице я снова очнулась, причем на руках у Тимофея, видимо, каталки не было, или он не стал ждать, пока ее найдут, и понес меня на руках. Рядом с высоким Тимом катилась маленькая женская фигура в белом халате и отрывисто ругалась на него, словно тявкала:

— Ты куда полетел, мужчина? Куда? Ведь нельзя же, говорю тебе русским языком, что нельзя, а ты прешься! Да еще одетый!

Слон и Моська, подумала я.

Девочка родилась живой и даже запищала, но так слабенько, словно это был мышонок. Я задрожала вся с ног до головы от ее голоска и протянула нетерпеливо руки, но мне ее не дали и даже не показали, а торопливо понесли куда-то. Увидев, что уносят моего ребенка, единственную родную мне душу на этой земле, я стала кричать и биться в руках удерживающих меня врачей. Вмешалась старая акушерка и усмирила меня без всякого укола.