Елена Ярилина - Колдовская любовь

— Щас, раскомандовалась! Не положено, значит, всем не положено! — уперлась — и ни в какую, хорошо, что Федосья подоспела, сунула ей денежку в карман. Вот за эту денежку мне и оставили ребенка еще на полчаса, но и уходя, сестра все еще ворчала, словно я у нее звезду кремлевскую с башни просила, а не позволения покормить своим молоком своего же ребенка!

То, что мне притащили на выписку, ни в каком сне не могло присниться. Гладя рукой коричневый мех, я растерянно спросила у медсестры:

— Это вправду для меня или перепутали что-то?

Она рассмеялась. Словно в трансе, выплыла я из дверей в длиннополой, щегольской шубе из сверкающего меха, на голове у меня красовалась из того же меха шапочка, чуть-чуть великоватая мне, но все это такие пустяки! Главное, что мы живы — и ребенок, и я, — что Тимофей гордо несет на руках дочку, а улыбающаяся сквозь слезы Федосья идет рядом с ним, и мы все вместе поедем сейчас домой. Вот что самое главное!

Дома меня тоже ждали сюрпризы. Спальню, в которой мы с Тимофеем когда-то спали, очень недолго впрочем, он переделал под детскую. Видно, пока я в больнице бока отлеживала, он тут старался, стены оклеил обоями со всякими смешными зверюшками, заново выкрасил пол и бросил на него красивый круглый ковер. Коврами наших не удивишь, они были почти у всех — этот предмет роскоши пользовался в нашей деревне большой популярностью, но вот круглых я что-то ни у кого не приметила, и тут Тим отличился. Помимо детской кроватки, были еще столик со стульчиками, на которых громоздилась масса игрушек. Не иначе как целый игрушечный магазин переселился к нам сюда, ясно было, что для ребенка Тим ничего не жалел, в лепешку был готов расшибиться. Но и моя кровать стояла тоже здесь, что было в общем-то понятно: ребенок еще очень мал, и ночью мне надо быть к нему поближе. А вот то, что подушка на кровати лежала только одна и, значит, Тим будет спать не здесь, отдельно от меня, как-то настораживало.

Я покормила Катюшку, поменяла ей памперс, бельишко, и та немедленно уснула. В отличие от Симкиного Темы она почти совсем не плакала, по крайней мере пока, только кряхтела, когда ей что-то не нравилось, и много спала. Собственно говоря, она только и делала, что ела да спала.

Я вышла в гостиную и услышала, как хлопнула дверь, Тим куда-то помчался. Неужто даже сейчас он без своих лошадок часа прожить не может?

— Представляешь, чего только не накупили, даже ананасы и киви он купил, а про хлеб из головы вон! — выглянула из кухни Федосья.

Я бродила по дому, вроде как заново знакомилась с ним. В коридорчике почему-то была распахнута обычно всегда закрытая дверь в чуланчик, и я даже рот открыла от удивления. Тим переделал чуланчик под крохотную спаленку, но все, что надо, в ней было: небольшой встроенный шкаф, еще пахнущий свежим деревом, кровать, покрытая пледом, прикроватная тумбочка, тоже самодельная. Понятно, шкаф и тумбочку ему пришлось делать самому — под размеры чуланчика подгонял. На тумбочке стоял будильник, лежала книга с закладкой, на стуле возле кровати болтался знакомый домашний свитер Тима, значит, он уже обжил помещеньице.

— Тим с ума сошел! — решительно объявила я Федосье, входя в кухню. — В чулане же холодно, вся зима еще впереди, как он там спать собирается? Ведь замерзнет!

— Ну, совсем-то, пожалуй, не замерзнет, он его как следует утеплил изнутри, да и снаружи обшил. Мне приятно слышать, как ты переживаешь за него, только лучше бы ты ему самому все это сказала. И еще, есть у меня одна догадка, что недельки через две или три ты составишь ему там компанию. Тогда вам не то что холодно, а жарко будет.

Я порозовела от таких откровенных слов и промямлила:

— Не знаю, врач вообще-то говорил, что два месяца нельзя.

— Да сказать что угодно можно, хоть год, только глупо это.

Лежа в роддоме, чего только я не передумала от тоски и скуки. И про то, что было, и про то, что будет. Каких только прекрасных планов я не построила! Возрождение семьи — это главное, решила я, поэтому по возвращении сделаю все, чтобы мы жили в мире и согласии. Конечно, мы не ссорились и даже разговаривали куда больше, чем раньше, ведь Катюшка и уход за ней давали массу самых разных поводов для этого.

Тим по мере возможности старался мне помочь. Федосья была так счастлива в первый день, даже смеялась вовсю за столом, когда мы праздновали шампанским рождение Катюшки. Еще дня два она продолжала улыбаться, словно бы по инерции, но уже который день на ее лице вместо улыбки печаль и тревога. Еще иногда мне чудится, что она смотрит с немым укором на меня. В таких случаях я отворачиваюсь поскорее, а она все молчит. Может быть, ждет, когда я заговорю?

От ухода за ребенком я не уставала, да, собственно, и не от чего было. Ребенок спокойный. Опять же памперсы эти. Может, они и не очень хороши, спорить не буду, сама иногда смотрю на них в сомнении, сплошная ведь синтетика, но зато удобно-то как! Да еще Федосья взялась мне помогать прямо не на шутку: то обед сготовит, то полы намоет, мне почти ничего и не остается.

Отсутствие подруги я ощущала, ждала ее, а она заявилась только через месяц. Была сумрачная какая-то, похудевшая, говорила на удивление мало. Оживилась, только когда заметила на вешалке мою шубу. Я ее специально в шкаф не вешала, нравилось мне ее трогать, гладить мех, а что мне еще с ней было делать, когда я почти не выходила из дому? Симка уже домой собиралась, всего часок и посидела, и тут вдруг шубу углядела.

— Ой, Тоня! — Она схватилась за сердце. Я даже испугалась, что ей плохо сделалось. — Так это что, норка?! Правда норка? Ну ты даешь! Ни у кого во всей деревне такой нет, только у тебя, всех переплюнула! Ой, еще и шапочка есть?

Можно я надену, ну хоть на минуточку? — Несколько минут Сима вертелась перед зеркалом, с улыбкой оглядывая себя то сзади, то спереди, потом улыбка увяла, даже слезы выступили. — Несчастливая я, не будет у меня никогда такой! Кто мне ее купит?

— Ну и что же тебе вчера подружка сказала? — спросила меня Федосья после того, как мы с ней почти полдня промолчали. Она обычно приходила к нам часов в девять утра, а уходила около четырех или пяти. — Да, Сима не та стала. Не знаю, поделилась она с тобой или нет, только не работает она больше. Мать ей запретила, сказала, чтоб дома сидела с ребенком. Только слышно, ссорятся они слишком, такой крик у них иной раз стоит, что держись. Бедный малыш, в нелегкой семье ему досталось родиться.

Чего-нибудь в этом роде я и ожидала услышать, поэтому вздохнула, но промолчала, чувствовала, что неспроста Федосья разговор этот затеяла, небось за меня сейчас примется. И точно, как в воду глядела.

— Вижу, что все по-прежнему у вас, лучше нисколько не становится, — словно невзначай уронила она.