Ирина Лобановская - Бестолковая любовь

— Она исчезла!

Все удивленно заоглядывались.

— Кто? — спросила экскурсоводша.

— Нинка! Шла-шла рядом, а потом пропала! Я загляделась на монастырь, фотографировала его снизу, и гляжу: ее нет!

Все остановились.

— Но мы не можем… — неуверенно сказала экскурсоводша, криво напяливая на голову бейсболку. — У меня группа… Ваша Нина найдется…

— Конечно, — дружно поддержали ее экскурсанты, — не маленькая! Вот если бы ребенок… Нужно идти…

И все двинулись по полю.

Но Нина не нашлась.

Когда стали садиться в автобус, чтобы ехать во Владимир, Мила снова напомнила о потерявшейся.

— Прямо беда с вами! — с досадой сказала очкастая тетка-экскурсовод. — Ей сколько лет, вашей Нине?

И стала куда-то звонить, вытащив мобильник. Поговорив, она объявила Миле, что сейчас они отвезут ее в милицию и она там все расскажет. А потом нагонит экскурсию уже в городе. Экскурсанты будут ее ждать в автобусе. И объяснила, где именно.

В отделении милиции утомившийся от духоты дежурный милиционер долго и нудно выспрашивал у Милы все подробности. Но она многого не знала, например какие документы были с собой у Нины, что вообще лежало в ее сумке, есть ли у нее знакомые во Владимире или в области, не наблюдалась ли у нее когда-нибудь тяга к бродяжничеству и не отличалась ли она топографическим кретинизмом.

Последние вопросы вывели Милу из себя, и она совершенно взбеленилась:

— Да Нинка училкой в школе работает! В младших классах! При чем тут бродяжничество?! Сроду за ней такого не водилось! И семья очень приличная!

Дежурный отреагировал на ее сообщения вяло:

— Я же не говорю, что неприличная… Я спрашиваю по поводу ее особенностей. Наркотиками, случаем, не увлекалась?

— Вы что?! — заорала Мила.

— А мобильник у нее есть? — вдруг так же меланхолично спросил мент.

Мила хлопнула себя по лбу:

— Вот бестолковая! Конечно есть! Они теперь у всех, как холодильники. Как это я раньше не сообразила? Сейчас… — Она поспешно вытащила сотовый и набрала Нинин номер.

Он был заблокирован.

— Абонент недоступен… — мрачно сказала Мила и отсоединилась.

— Будем искать, — флегматично отозвался дежурный. — Чтобы недоступный стал доступным. — И даже сам не улыбнулся своей шутке.

— Откуда вы все это так хорошо знаете? — хмуро справился Николай. — Со слов подруги?

Арбузова, присевшая на краешек стула, вновь весело вскочила:

— Да я там сама с ними была, юноша! Представьте себе! В той же группе!

«Представил… бедная группа», — уныло подумал Николай.

— Шофер нам попался — паразит! Все время запускал на полную катушку откровенно тюремные блатные песни. И от него чесноком на два метра шибало. А когда сидишь в автобусе, маленьком и непроветриваемом, — это уже нечто…

— Хорошо, что все-таки чесноком, а не перегаром, — пробурчал Николай.

Писательница его не слушала.

— Я говорю экскурсоводше: «Пожалуйста, прекратите этот музыкальный терроризм! Мы о высоком говорим, а тут нам по ушам такой блататой!» А экскурсоводша отвечает: «Простите, но музыка не моя. Честно — мне самой она не нравится». И попросила водителя по требованию экскурсантов выключить. Выключили. Но потом я поинтересовалась, как фамилия водителя. Он прямо разъярился: «А на что это вам? Хотите — в турфирме узнавайте!» А я кричу: «Замуж за вас мечтаю выйти — вот и интересуюсь! Полюбились вы мне со своими песнями! А с мужем разведусь, нет базара! При чем тут фирма?» Он обалдел… А в милицию я тоже ходила.

Несчастная милиция, тихо вздохнул Николай.

— Экскурсоводша тоже дура приличная! Рассказывала в автобусе, что в Москве до сих пор существует секта скопцов. А Нинон — это еще до ее исчезновения было — спрашивает, глаза вытаращив: «А что, они себе там что-то в прямом смысле отрезают?!»

Нина покраснела. Мужчины опустили глаза.

— Дура-экскурсоводша усмехнулась: «Да не «что-то», а вообще все подчистую радикально!» Тогда Нинон задает второй вопрос: «А как они тогда до сих пор сохранились — у них ведь потомства быть не может?!» Весь автобус уже прикалывается, а экскурсоводша ей терпеливо объясняет: «Они новых людей собирают — и те приходят и по сей день». Ребза, менты искали Нину две недели! Представьте себе — целых две недели! Что творилось с ее родителями! А ты что молчишь? — вдруг грубовато обратилась Арбузова к Ниночке. — Прямо онемела! Расскажи молодым людям, что и как с тобой тогда произошло.

Все повернулись к Нине, уставились на нее, и она снова смутилась под этими строгими вопросительными, испытующими взглядами, робко спрятала ноги под стул и съежилась.

— Я ведь говорила… — пробубнила она, — я ничего не помню… Так, какие-то обрывки…

Ярче всего ей запомнилась бабуля возле монастыря, которая просила подаяния. Нина и Мила насыпали много мелочи в одноразовый стакан, крепко стиснутый, почти смятый морщинистой загорелой рукой, и бабуля сказала:

— Спасибо, родные. А то у меня сынок непутевый — в тюрьме сейчас сидит. По пьяному делу разбуянился и дом спалил. Так что ничего мне не остается, как просить денег…

Интонация, с какой она выкладывала про сына, удивляла — говорила бабуля тихо, мирно, совершенно неэмоционально, лишь с некоторой вздыхающей жалостью по поводу сыновней «непутевости». Словно рассказывала про сына ясельного возраста: дескать, по ночам он не хочет спать и кричит. Впрочем, может, она и выдумывала все — тоже метод известный. Но тут уж — дело ее совести. Сказано: «дай просящему», и твоя совесть почти чиста.

Потом подплыл другой «экземпляр». Человек неопределенного возраста, полуголый, в лохмотьях, ребра выпирают, бронзовотелый то ли от «дикого» загара, то ли от грязи (а скорее — от того и другого в сумме), заросший косматой бородой, с фингалами по всему лицу. Тащил с собой сумку с каким-то мусором.

Подошел, пошатываясь, приложив костлявую руку к сердцу, и сказал, вперив в приезжих неприятный взор и слегка запрокидываясь:

— Ребя! Дайте денег!

Живо напомнил Нине Арбузову…

Затем, обращаясь непосредственно к одному экскурсанту, снова постучал ладонью в свою ребристую бронзовую грудь и объявил:

— Борода у тебя хорошая, ты такой с ней хорошо выглядящий! Дай мне денег, хоть сколько, хоть четыре рубля!

Экскурсант усмехнулся и дал ему именно четыре рубля, отсчитал, чтобы отвязался, а худой, снова стуча себя корявой рукой в грудь, раскланялся, а потом повернулся к Арбузовой и завыл, опять закатывая слегка безумные глаза и словно обращаясь к небу хриплым шепотом:

— А у тебя такая прическа правильная, такая хорошая! Дай мне четыре рубля! А то — умру я. Не найду сейчас денег — умру! Точно, умру, потому что голова не варит. Вот возьму денег — и считай, пошел умирать. Прошу у тебя денег! На смерть их прошу, во!