Мария Воронова - Уютная душа

— Но я ведь тоже мизантроп.

Криворучко притормозил. Задумался:

— Тебе просто нравится думать, что ты всех ненавидишь, а он ненавидит на самом деле. Или нет, не так. Ты не любишь человечество в целом, но готов протянуть руку помощи каждому в отдельности. А Максимов людей как бы любит, но руки им никогда не протягивает. Не перебивай, мне только психоанализа твоей персоны не хватает для полного счастья… Но весь сонм максимовских недостатков меркнет перед одним — он молодой! Если бы из него песок сыпался, я бы слова не сказал. За два-три года невозможно развалить работу, если она налажена так, как у нас. Но он будет руководить лет двадцать, если не совершит уголовное преступление или не помрет раньше положенного срока. И устроит из кафедры настоящее болото.

Миллер вздохнул и сделал глоток кофе. Стыдно сказать, но сейчас он гораздо больше думал о Тане, чем о Максимове. Хотелось оказаться в оперблоке, но уйти, пока Криворучко полностью не разрядится, было невежливо.

Может быть, это и к лучшему, думал Дмитрий Дмитриевич. Конечно, приятно представляться: профессор Миллер, завкафедрой, но за этим стоит уйма нудной и бессмысленной работы. Что он, по сути, приобрел бы, кроме титула и небольшой прибавки к зарплате? Кучу бумаг и циркуляров, контроль учебной части, аспирантов… Многочасовые заседания ученого совета. Выволочки у ректора. Пожалуй, все. К тому же коллеги, возглавившие кафедры лет в пятьдесят, никогда не стали бы считать его своим.

Сейчас он делал то, что умел и любил, выполнял работу, которую считал важной. И никто у него этого не отнимет. А бюрократию пусть берет на себя Максимов, он не против.

…Кофе почему-то казался противным, словно вместо сахара в нем была растворена металлическая стружка. Миллер хотел отбить этот вкус сигаретой, но от табака его и вовсе затошнило.

«Кажется, я заболеваю», — понял он.

— Не кисни, Дима. Я останусь консультантом, Максимов не сможет выпереть меня, как бы ему ни хотелось. Вдвоем создадим крепкую оппозицию.

— И он будет вынужден терпеть. Да что он, совсем дурак, рубить сук, на котором сидит? Мы с вами обеспечим кафедре приличный уровень хирургической активности и научных публикаций. — После этого программного заявления Дмитрий Дмитриевич оглушительно чихнул.

— Будь здоров. Давай пять капель для профилактики?

Миллер отмахнулся. Стандартная капля, как учили их на фармакологии, содержит две десятых миллилитра жидкости. Криворучко то ли прогулял в свое время это занятие, то ли неправильно расставил нолики и запятые в конспекте, но, предлагая данную порцию, неизменно наливал полстакана.

— Как хочешь, — разочарованно вздохнул старый профессор. — Ты прав, нам с тобой бояться нечего, мы свою торговую марку заработали. Настоящие лицензионные хирурги, не какие-нибудь китайские подделки.

Дмитрий Дмитриевич хмыкнул. Внучка профессора занималась мелким бизнесом — торговала куртками. Любящий дед снабдил ее стартовым капиталом, вник в процесс и, получив новые знания, полюбил проводить параллели между хирургией и рынком одежды.

Выходя от Криворучко, он уже точно знал, что заболел. Какие-то недружелюбные существа залили ему в голову ведро бетона и напихали в горло колючей проволоки. Во рту до сих пор стоял мерзкий вкус кофе, и больше всего на свете хотелось лечь в постель, закрыться с головой и уснуть дня на четыре. «Пожалуй, не стоит идти в оперблок, — решил он. — Не дай Бог, заражу Таню».

Вернувшись к себе, профессор уставился в зеркало. Выглядел он прекрасно, простуда окрасила щеки румянцем и сообщила глазам интересный блеск. Значит, болезнь будет тяжелой, понял он. При ОРЗ в легкой форме он бы уже выглядел, как слон-альбинос с похмелья — огромный распухший нос и заплывшие красные глазки. Но данный вирус решил порадовать миллеровский организм общей интоксикацией.

— Как не вовремя! — расстроился он и вызвал Чеснокова с градусником.

Тот примчался сразу, не преминув заметить, что становится Миллеру семейным врачом.

— Только вот семьи у меня нет, — проворчал профессор, вытирая казенный градусник полотенцем.

Пока он сидел с термометром под мышкой, Чесноков заварил чай, позвонил на пост выяснить, не осталось ли у девочек клюквенного варенья, и сообщил в приемное, что Миллер сегодня не работник.

Намерилось 40 и 3 — Дмитрий Дмитриевич даже подумал, что Чесноков принес ему сломанный градусник.

— Так и есть, — ординатор положил ему ладонь на лоб, — у вас на голове яичницу можно жарить. Так что давайте пейте чай, и я отвезу вас домой.

— Сам доберусь.

— Перестаньте. Пробок сейчас нет, домчу за пять минут. Вы только Валериану отзвонитесь.

«Интересно, почему он так заботится обо мне, подлизывается, что ли?» — подумал Миллер и спросил:

— Вы уже знаете, что я не буду заведовать кафедрой?

— Естественно, знаю. Слухи о том, что рулить будет Максимов, уже давно ходили, но мне неудобно было вам говорить.

— А что же вы тогда со мной так нянчитесь? Скоро вы закончите ординатуру, поступите на постоянную работу, и мы окажемся в равном служебном положении. Я буду отличаться от вас только учеными званиями. Вы прекрасно понимаете это, но заботитесь обо мне пуще родной матери. Почему?

Тяжело вздохнув, Чесноков вытащил из шкафа миллеровскую куртку и портфель:

— Злой вы человек, Дмитрий Дмитриевич, прямо неинтересно с вами разговаривать. Одевайтесь и поехали.

— Почему это я злой? — Миллер не тронулся с места.

— Были бы добрый, не спрашивали бы. Если бы для вас было естественно позаботиться о заболевшем человеке, вы и заботу о себе принимали бы как должное, а не маялись странными предположениями. Если человеку плохо, надо ему помочь — какие еще могут быть резоны?

— Простите, Стас. Просто у меня в жизни так получалось, что забота окружающих всегда выходила мне боком.

— Бывает. Ладно, погнали.

По дороге хозяйственный Чесноков остановился у гастронома и закупил для Миллера два пакета провизии, так что теперь он мог болеть с комфортом, не заботясь о хлебе насущном. Аппетита не было, но от безделья он все время что-то жевал — то яблоко, то конфету.

Первым делом он позвонил Розенбергу, попросил перенести операцию. Узнав о болезни друга, Яша расстроился и предложил командировать к нему Милку.

Миллер категорически отказался — не хватало еще заражать знакомых.

На следующее утро ему стало намного лучше. Следовало бы отыскать в секретере градусник — Миллер точно помнил, что когда-то он там был! — и измерить температуру, но профессор предпочел неизвестность.

Он встал, почистил зубы и побрился — вчерашней ломоты и озноба уже не было, зато в носу невыносимо свербило. Значит, вирус, поблуждав по организму, сосредоточился именно там.