Мария Воронова - Уютная душа

Три года назад Ольга Алексеевна отправилась в автосервис поменять резину. Пока она договаривалась с мастером, в сервис въехал «КамАЗ», управляемый пьяным водителем. Пострадали больше десяти человек, а Ольга Алексеевна скончалась на месте.

Миллер пытался как мог поддержать Розенберга в горе, занимался организацией похорон, потом искал подходящую прислугу, которая вела бы дом и занималась тремя детьми. Некоторое время он даже жил у Яши, пока не убедился, что тот немного оправился от удара. Но со временем они, по горло занятые работой, отдалились друг от друга и перезванивались только по праздникам.

Розенберг до сих пор вдовел и, похоже, женщинами всерьез не интересовался.

— Поедем ко мне, а? — сказал он, набивая трубку.

Это был настоящий ритуал. Сначала следовало усесться поудобнее, потом достать из табакерки щепотку строго определенного размера, потом долго утрамбовывать ее большим пальцем и, наконец, прикурить от специальной зажигалки, предназначенной только для трубок.

Обычно Миллера раздражали люди, устраивающие из своих слабостей ритуальные действа, обеспечивающие себя множеством лишних приспособлений типа портсигаров и табакерок, но Яше он все прощал.

— Куда — к тебе?

— В Петергоф. А хочешь, на Крестовский, все равно. Семья за городом, зато на острове сможем устроить маленькую холостяцкую вечеринку.

— Лучше в Петергоф, наверное? Ты же ночевать поедешь к детям?

— Само собой.

— И что за холостяцкая вечеринка, если ты не сможешь выпить?

— Водителя вызову, не проблема. Но лучше, конечно, дома. Милка, как узнала, что я к тебе поеду, стала ныть: мол, ужасно по тебе соскучилась. Переночуешь у нас, а завтра привезу тебя на работу в девять ноль-ноль. Поехали?

Дмитрий Дмитриевич кивнул и стал собираться.

— Учти, Димон, я не просто так тебя зову, а со шкурным интересом.

Миллер вздохнул:

— Кто бы сомневался…

— Есть одна сложная пациентка. Опухоль доброкачественная, но расположена очень неудачно, как раз в месте выхода лицевого нерва. Боюсь, после операции у нее рожу перекосит. Не хочешь помочь? Гонорар, естественно, заплачу, не обижу.

— Знаю, что не обидишь. Результаты обследования есть? Компьютерная томография, ядерно-магнитный резонанс?

— Все пучком! — Яша похлопал по своему дипломату. — Дома посмотрим, ладно?

Они заехали в гипермаркет, и Миллер завистливо наблюдал, как Розенберг, не раздумывая, швыряет в корзину красную икру, крабы и прочие деликатесы.

Вообще-то Миллер был человеком скромных потребностей, любил простую еду, и бедность его не угнетала, как не раздражал и коммунальный быт. Если бы его соседи были алкоголиками или наркоманами, он, конечно, попытался бы изменить ситуацию, но ему повезло, они оказались приличными людьми, а периодические жаркие диспуты в общей кухне были ему даже милее, чем затворничество в однокомнатной квартире где-нибудь у черта на куличках. Зарплаты вполне хватало на еду, книги и коммунальные услуги, оставалось на умеренные развлечения, и он был доволен жизнью.

Но сейчас ему показалось ужасно несправедливым, что два хирурга, имеющие одинаковый стаж, оба помногу работающие, оба лидеры в своих областях, зарабатывают настолько по-разному.

Неужели красота ценится на несколько порядков выше, чем жизнь и рассудок?

Давно не имевший дела с государственной медициной, Розенберг думал, что его друг зарабатывает почти так же много, как он сам, и даже завидовал его возможности делать сложные операции, бесплатно пользуясь государственным оборудованием и государственными расходными материалами, и получать за них «левые» гонорары.

Но Миллер никогда не требовал со своих пациентов деньги, слишком много конвертов ему самому пришлось раздать за время болезни матери, и он слишком хорошо помнил многозначительные паузы, тонкие улыбки, все эти «вы же понимаете…».

«Вдруг передо мной такой же отчаявшийся человек, каким был я? Вдруг для него достать десять тысяч рублей так же непросто, как луну с неба? Вдруг содержание больной матери уже съело все его сбережения и фамильные драгоценности?» — думал Миллер и раздраженно отмахивался, если его спрашивали, сколько это будет стоить.

Он неукоснительно следил, чтобы за операции, не связанные с устранением непосредственной опасности для жизни, пациенты платили в кассу, то есть соблюдал интересы клиники. Но брать деньги в безвыходной ситуации, когда стоит выбор между операцией или смертью, он считал безнравственным.

— Авокадо будешь? — спросил Розенберг, указывая на пупырчатую зеленую грушу. — Не ел никогда? Тогда кладем его в нашу потребительскую корзину. Что, на одних пельменях сидишь, не готовишь себе? Жениться вам, барин, надо.

— А вам, барин?

Загородный дом Розенберга находился в коттеджном поселке на границе между Петергофом и Стрельной. На пологом склоне, ведущем прямо к заливу, каскадом стояли дома — такие разные, что поселок смело можно было назвать музеем архитектуры. Тут были и средневековые белые домики, перечеркнутые крестами балок, и южные мазанки, выглядевшие голо и нелепо без оплетающего их винограда, и даже настоящие дворцы в стиле барокко. В центре поселка красовался настоящий костел, хотя на самом деле это тоже был жилой коттедж. Но больше всего Миллера забавлял дом, которому эксцентричные владельцы придали форму египетской пирамиды. «Либо жертвы дизайнера, либо экстрасенсы, — думал он, глядя на это нелепое сооружение. — Пирамиды якобы обладают уникальной энергетикой, вот хозяева и постарались. Идиоты, конечно».

Перед рощицей асфальтовая дорожка круто поворачивала вправо, но Миллер знал: если пойти по тропинке, то, миновав ряд тощих березок, выйдешь прямо к заливу. Яша говорил, что правление уже несколько лет собирается вымостить тропинку и устроить частный пляж, но грустное запустение нравилось Миллеру гораздо больше. Приезжая к Розенбергу на уик-энд, он непременно гулял по заливу один, бесстрашно ступая по топкому илистому берегу, а потом забирался на ржавый баркас, который, судя по тому, что из щелей в обшивке росли чахлые деревца, стоял здесь очень давно.

Странно, находясь на баркасе, он не чувствовал щемящей тоски, которая неизменно охватывает человека в заброшенных домах. Наоборот, в нем просыпался азарт, тяга к приключениям и романтике, и появлялась надежда, что все еще будет хорошо. Миллер подолгу сидел на перилах баркаса, дышал сырым воздухом залива, пока не прибегали младшие девочки с криками: «Верещагин, уходи с баркаса! Обедать пора!»

Выйдя из машины, Миллер огляделся. Фонари горели через один, и глупо было бы идти к заливу в кромешной тьме.

— Ладно, в следующий раз, — вздохнул он.