Мария Воронова - Уютная душа

Миллер возвращался к себе, пылая гневом. Как только он вошел в кабинет, навстречу ему вскочил из-за стола профессор Криворучко и, потрясая пачкой каких-то бумаг, возопил:

— Этот тип смеет меня править! Меня!

Дмитрий Дмитриевич покосился на Чеснокова, сидящего за компьютером.

— Непедагогично обсуждать начальство в присутствии молодого специалиста.

— Да ё-моё, без обсуждений понятно! Полюбуйся, что он тут нацарапал, стилист хренов! Жан-Поль Сартр! Хулио Иглесиас!

— Хулио Кортасар, хотите вы сказать? — уточнил образованный Миллер.

Криворучко надулся и запыхтел:

— Ты прекрасно понял, что я хотел сказать.

— Забурел в корягу, — прокомментировал Чесноков, не отрываясь от монитора. — Все равно, как я бы сейчас стал книги Пирогова переписывать.

— Ну ты уж меня не равняй. Я еще жив все-таки… Главное — Стаса жалко, ему приходится бессмысленную работу делать, заново текст набирать.

— Зачем заново? — удивился Миллер. — Можно ведь просто исправления внести.

Чесноков трагически расхохотался.

— Валериан Павлович не считает нужным сохранять свои документы в компьютере. Принцип у него такой: напечатал — немедленно удали. Ведь никто не мог подумать, что у Максимова поднимется рука марать его рукопись. Ее уже в редакции ждут.

— Да, но почему все-таки было не сохранить текст? Или вы боитесь, что ваши идеи украдут? Тоже включились в движение за охрану интеллектуальной собственности?

— А он и тебя интеллектуальной собственностью задолбал? Я этих слов уже слышать не могу, — пожаловался Криворучко и положил перед Чесноковым изрядно помятые листы с текстом статьи.

Тот, чертыхаясь, взялся за работу. Печатал он медленно, двумя пальцами, на фамилиях иностранных авторов, которые следовало набирать латиницей, надолго застревал, и понятно было, что его ненависть к новому заведующему крепла с каждой строкой.

— Просто помешался на этой теме! — продолжал Валериан Павлович. — Мне, говорит, нужно назначить специального человека, который бы отвечал на кафедре за интеллектуальную собственность. Я отвечаю: товарищ новый заведующий, если вы не в курсе, у нас в головном учреждении есть патентовед, с ним связывайтесь и решайте. Но он своими силами хочет. Главное, сам-то он чего волнуется? Если вдруг Максимов надумает от нас переезжать, всю свою интеллектуальную собственность он легко унесет в заднем кармане брюк, завернутую в носовой платок.

Миллер зашел за створку шкафа и стал переодеваться. Он стеснялся раздеваться при посторонних, и это, пожалуй, был единственный момент, почему ему не нравилось водворение Криворучко в его кабинете.

— Короче, мы пропали, — резюмировал он. — Максимов оказался даже хуже, чем мы думали. Единственное, что теперь примиряет меня с рабочими буднями, — это… это вы, друзья мои!

На самом деле Миллер чуть не сказал: это возможность каждый день видеть Таню, но вовремя исправился.

Вечером заехал Колдунов, что несказанно удивило Таню. Когда-то Борис, знакомый с ним по научному кружку, стремился культивировать и развивать эту дружбу, но как только Колдунов лишился должности главврача, Танин муж счел знакомство бесперспективным и оборвал его. Теперь, значит, Ян Александрович снова зачем-то ему понадобился.

— А, профессорша, — улыбнулся Колдунов и галантно припал к ручке. — Ты очень похорошела с тех пор, как я видел тебя последний раз.

— Принеси нам кофе в кабинет, — скомандовал Борис.

— Кабинет, кофе… Да ты прямо профессор Преображенский! — Колдунов хохотал, но в его синих глазах читались холодок и презрение, он знал цену Бориной дружбе.

И Тане было неприятно, что такой хороший человек презирает ее тоже, хоть лично она ни в чем перед ним не виновата.

Подав кофе, она вернулась на кухню и с горя угостилась сигаретой мужа. Господи, зачем она так глупо и скучно растратила свою жизнь?

После того как она предложила Борису уйти, он несколько поумерил претензии и вел себя сносно. С учетом его характера можно было сказать, что он проявлял по отношению к жене настоящие чудеса вежливости. Несколько раз ей даже удалось услышать от него волшебные слова «пожалуйста» и «спасибо».

Нет, правду говорят, человек может унизить тебя ровно настолько, насколько ты позволишь ему это сделать. Ни на йоту больше. Как бы ты ни любил человека, как бы ни боялся его потерять, нельзя давать этому страху волю над собой. Страх — плохой советчик, известная поговорка «кто боится — гибнет» верна и для семейной жизни. Если бы Таня могла мыслить здраво, она давно бы поняла, что Борис боится развода не меньше, чем она, а то и больше, ибо для него развод означает еще и потерю квартиры. Наверное, если бы она раньше дала понять мужу, что сможет обойтись и без него, это не заставило бы его ее любить, но избавило бы ее от многих тягостных сцен и нотаций.

Но главное, черт побери, она и сама нисколько его не любила! Почему она тогда, почти десять лет назад, решила, что Борис — ее единственный шанс выйти замуж? Может быть, не стоило очертя голову кидаться в объятия первому попавшемуся человеку?

С другой стороны, она замужем за авторитетным врачом, а не за каким-нибудь алкоголиком, ей многие завидуют… Да и много ли она видела в своей жизни по-настоящему счастливых женщин?

Нет, пожалуй, никаких особенных глупостей она не наделала. А если и наделала, то не больше, чем среднестатистическая женщина. Да, она хотела сохранить себя для любимого, которому собиралась посвятить всю свою жизнь. А кто из ее знакомых женщин не мечтал о том же самом? Но в страхе упустить свое счастье они отдавали свое тело и душу другим мужчинам, которые вовсе не нуждались в столь щедрых дарах.

«Почему мы все так глупо вели себя в юности? — печально размышляла Таня, вспоминая безумства подружек. — Да, многие мои сокурсницы были замордованы родителями-диктаторами. Те, конечно, внушали дочерям самые высокие принципы морали, но, увы, как химиотерапия уничтожает не только опухолевые, но и все остальные клетки организма, так и суровое воспитание лишает человека не только воли к дурным поступкам, но и воли вообще. И запутанные девки, привыкшие подчиняться, легко попадают в зависимость к первому же подонку, попавшемуся на их пути.

С ними все понятно, но я-то?! На меня же никогда никто не давил…

Нет, надо же мне было свалять такого дурака, — злясь на себя, Таня вытащила из пачки мужа новую сигарету, — связаться с таким противным человеком! И дело не в том, хороший он или плохой, главное, что он никогда не нравился мне!»

Она вспомнила отца. В последние годы она сблизилась с ним даже больше, чем с матерью. Полушутливо-полусерьезно мать говорила, что этим общением Таня компенсирует недостаток мужского внимания. С отцом она часто разговаривала о своей семейной жизни. Он осуждал Бориса, она пыталась его оправдать… Как прокурор и адвокат, оба приводили свои аргументы. Один и тот же поступок, если смотреть на него с разных точек зрения, мог считаться и плохим, и хорошим, причем для каждой оценки находились свои доказательства.