Мария Воронова - Уютная душа

— Ладно тебе, Яша. Все мы в какие-то периоды жизни считаем свою работу бессмысленной. Иногда даже вредной.

— Как специалист, я долго думал, почему после пластики лицо всегда становится похожим на маску. Пытался разработать новые методики, чтобы этого избежать. Считал, что при операции обязательно нарушается кровообращение в тканях, и накладывал дополнительные сосудистые анастомозы [11] Сосудистые анастомозы — дополнительные соединения между кровеносными сосудами. . Думал, что страдает иннервация [12] Иннервация — прохождение нервов к органам и тканям. , и самым тщательным образом изучил варианты прохождения нервов лица. А потом понял, что хирургия тут ни при чем.

Миллер фыркнул. Очень логично: сначала натянуть человеку кожу на черепе, а потом утверждать, что хирургия ни при чем!

— Правда, Дима. Тело — это всего лишь вместилище нашей души. И все наши действия, движения — результат ее работы. Это душа заставляет наши руки трудиться, или ласкать детей, или воровать. Наш рот — улыбаться или говорить гадости. И глаза наши смотрят на то, что хочет видеть душа Память о наших движениях остается в морщинках, в мозолях, и создает вокруг нас некое информационное поле, отражение нашей души, ауру, что ли… А пластическая операция уничтожает эту ауру.

— Да вы, батенька, философ.

— Я, батенька, просто нормальный человек. Пластическая хирургия — это не горячий камень. Помнишь, в школе мы проходили рассказ Аркадия Гайдара — кстати, неплохой был писатель, — там дети нашли в болоте камень, дотронувшись до которого можно начать жизнь сначала? Так вот, сделав подтяжку, ты не возвращаешься на десять лет назад. Все воспоминания и все проблемы остаются при тебе. О, родился экспромт:

— Неоригинально. Помнишь, у Высоцкого: и ветер дул, и распрямлял нам кудри, и распрямлял извилины в мозгу.

— Владимир Семенович плохого не посоветует.

— А ты только глумливые стишки пишешь? На серьезные темы не пробовал творить? Про любовь, например?

Яша ухмыльнулся:

— Что ты, эта ниша на рынке давно уже занята. Конкуренция ого-го какая! Впрочем… Один раз написал, когда Олю уговаривал замуж выйти. Она долго не хотела, разница в возрасте ее смущала. Оля верила мне, она никогда не считала, как многие, что я ради квартиры и прописки на ней женюсь. Но она думала, что я с возрастом разлюблю ее. И я написал ей стихи. Наверное, можно тебе прочесть.

закончил автор длинное стихотворение и, чтобы скрыть смущение, предложил, не выдержав паузы: — Давай тесто заквасим. Милка завтра пирожков налепит…

— Я тесто не умею, — признался Миллер.

В юности, будучи вынужден кормить мать и сестру, он выучился неплохо готовить, но тесто так и осталось для него тайной за семью печатями.

— Сейчас научу. Слава Богу, освоил кулинарию за годы семейной жизни. Моя-то Ольга Алексеевна, бедняга, умела только консервную банку открыть. Есть много разных вариантов теста, но один получается всегда. Только дрожжи надо не сухие, а обычные, но их сейчас не вдруг купишь.

Розенберг полез в морозильную камеру за дрожжами, а Дмитрий Дмитриевич открыл окно и закурил.

«Как спит уютная, спокойная твоя душа…» Бесхитростные, не слишком складные Яшины вирши отчего-то растрогали его. Пожалуй, именно так он думал о Тане. Может быть, попросить у Яши авторские права и отослать ей эти стихи?

— Ура! Нашлись! — Розенберг потряс перед его носом серебристой пачкой. — Сейчас замутим! Сразу разделим обязанности. Я замесю… замешу… короче, сделаю тесто, а ты ночью его спустишь.

— Не понял?

— Палкой проткнешь, чтобы оно осело. — Розенберг посмотрел на часы. — Первый раз, в десять вечера, я, так и быть, сам сделаю, а тебе достается сущий пустячок — в три часа ночи. Сразу будильник поставь, чтобы не проспать.

— А может, лучше я, так и быть, в десять часов? — безнадежно спросил Миллер, выставляя время в мобильном телефоне.

Яша фыркнул и принялся яростно кромсать замороженную палочку дрожжей. Разрубив ее на мелкие кусочки, он налил в миску немного теплой воды и посыпал сверху сахаром.

— Сейчас распустится. — Он с грохотом вытащил из буфета здоровенную кастрюлю и вылил в нее литровый пакет молока.

Миллеру была вручена маленькая кастрюлька, пачка масла и дано указание: плавить масло на медленном огне. Сам Розенберг подогревал молоко, орудуя, к изумлению Миллера, в кастрюле прямо рукой.

— Как только почувствуешь, что молоко стало таким же теплым, как твоя рука, лей туда масло, — пояснил он и отобрал у друга кастрюльку. — В чуть теплую смесь вводим дрожжи. Потом стакан сахара. А потом в два приема два кило муки.

Он все это проделал, не переставая крутить в кастрюле рукой.

— Получается жидковато, и тут важно не поддаться соблазну добавить муки. Этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах!

Для убедительности он вытащил руку, по локоть вымазанную тестом, и показал ее Миллеру.

— А для того чтобы тесто отошло от рук, достаточно добавить в него подсолнечного масла. Ну-ка, дай бутылку. Вот так, последний раз хорошенько перемешиваем, сольцы немножко вносим, закрываем, укутываем одеялом и ставим возле батареи. Вуаля! Пятнадцать минут и две грязные кастрюли.

— По тебе передача «Смак» плачет горючими слезами, — буркнул Дмитрий Дмитриевич, которому вовсе не хотелось просыпаться в три часа ночи.

— А что? Я бы им такого порассказал! Может, выйду на пенсию и буду в телевизоре кулинарную программу вести. У меня там блат знаешь какой?

— Флаг тебе в руки.

Как честный человек, он проснулся в три часа ночи и, закутавшись в выданный хозяином махровый халат, поплелся протыкать чертово тесто. На кухне обнаружилась Милка с чашкой чая, в которой она размешивала сахар с таким остервенением, словно хотела вызвать тайфун или смерч.

«Какого черта я встал, если она все равно не спит?» — подумал Миллер, зевнул и уселся напротив Милки.

— Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На злую волшебницу Гингему, в процессе создания урагана, унесшего из Канзаса девочку Элли.

— Ну и хорошо! — огрызнулась Милка.

— Хорошо так хорошо.

Он потянулся к кастрюле и, не вставая, размотал одеяло и снял крышку. Бывший аккуратный комок распух, превратился в ноздреватую, как мартовский снег, массу и прямо-таки нагло выпирал из кастрюли.