Клер Кальман - Слово на букву «Л»

— Уилл?

Ответа не было. Ее брови сошлись в отчаянной гримасе. Рот пересох. Руки стали липкими и холодными. В ушах отдавался громкий стук сердца.

Отец Патрика медленно поднимается по лестнице, встречая ее в боковой комнате. Он крепко обнимает ее.

— Я опоздала?

Джозеф кивает:

— Он так и не очнулся. Говорят, он не страдал.

Услышав эти слова, она думает:

«Как в мелодрамах про врачей. Он не страдал. И что из этого?»

Джозеф так сжимает ее, что она почти задыхается. Роуз, мать Патрика, словно онемела, она смотрит отсутствующим взглядом. Белла подходит обнять ее, и они стоят так, поддерживая друг друга, как выжившие жертвы кораблекрушения.

— Софи уже выехала из Ньюкастла, — говорит Джо. — С Аланом еще не связались.

Белла понимает, что его родителям нужно ее присутствие, нужно ощущение молодой жизни.

— Пойдешь посмотреть на него?

В ее голове рикошетом проносится беззвучное НЕТ. Ей страшно и стыдно.

— Как поступил бы Патрик на моем месте? — спрашивает она себя. — Чего бы он хотел?

Она кивает только один раз, и сиделка ведет ее вон из комнаты, приговаривая, что она может не торопиться, может попрощаться с ним как следует.

Она видит его через маленькую стеклянную вставку в двойных дверях. Патрик лежит в небольшой комнате за ними на узкой, как каталка, кровати. Она медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь подавить приступ головокружения и животного ужаса, потом толкает дверь. Столик у кровати покрыт хрустящей белой салфеткой. На нем стоит букет свежих цветов из бледно-желтых гвоздик, пушистых веточек папоротника, оранжевых, уже начинающих коричневеть астр.

Она смотрит на Патрика сверху вниз. Его рот открыт. Видны старые серебряные пломбы и маленькая дырочка в переднем зубе, которую он так и не собрался залечить. Это так на него похоже. Странно, но именно эта мысль заставляет ее заплакать, часто и мелко всхлипывая. Она досадливо утирает слезы. Зубу уже не нужна пломба.

Почему ему не прикрыли рот? Ведь должны были. Глаза закрыли. Какая-то часть ее хотела закрыть их сама, но другая часть просто не смогла бы этого сделать. Что, если они вдруг снова распахнутся?

Он выглядит немного бледнее, чем обычно. Неудивительно, при таких обстоятельствах. Половину головы закрывает повязка. Белла думает, глядя на ее первозданную белизну, что повязка наложена просто для того, чтобы скрыть от близких развороченный череп.

Осиротелая. Вот кто она такая — осиротелая невеста. Люди будут смотреть на нее с жалостью, разговаривать с ней полушепотом. Будут смущаться, не знать, что сказать.

Кроме повязки да пары ссадин на лбу, Патрик выглядел совершенно нормально, как будто прилег, как он это часто делал, ненадолго вздремнуть. Быть может, если его потормошить, он вскочит и скажет: «Я не храпел». Как он всегда говорит. «Говорил», — поправила она сама себя.

Она снова переводит взгляд на цветы, проводит по махровому краешку гвоздики пальцем. Кто-то заботливо собрал этот букет, подрезал концы, обобрал нижние листья, постелил на стол салфетку и разгладил ладонью складки. Тот, кто это сделал, знал, что осиротевшие люди замечают каждую деталь и для них не существует мелочей.

Одна его рука лежит поверх чистой больничной простыни. Она хочет коснуться ее, дотянуться и пожать ее, но нужно ли это Патрику или ей, она не знает. Ей так хочется ощутить его тепло, ощутить его рукопожатие. Попробовать? Прикоснуться к нему, чтобы почувствовать холод, восковую гладкость, чтобы больше не оставалось сомнений.

Но она не в силах сделать это. Вместо этого она прикасается к другой его руке, надежно закрытой одеялом.

Когда она наконец выдавливает из себя слова, ее голос звучит как чужой. Грубым, срывающимся шепотом она произносит:

— Прости.

Входит Джозеф и встает за ней, как надежная скала. Он сжимает ее плечи:

— Побудешь с ним еще немного?

— Я не знаю. — Голова ее мелко вздрагивает.

— Пойдем, — обняв ее одной рукой, он поддерживает ее и себя, — выпьем чаю. Сиделка приготовила. Это придаст тебе сил.

— Как же я оставлю его здесь одного?

— Ничего. — Джозеф убирает ей волосы со лба и нежно, неуклюже вытирает ей щеки своим носовым платком. — Он уже не здесь.

Он ведет ее вон из комнаты, но она оборачивается на пороге и шепчет:

— Прощай.

— Уилл?

Тишина.

Она лизнула его в нос.

— Бу!

— Какая свинья! — Белла ущипнула его. — Ты меня так напугал.

— Ой, прости. Ой, больно же!

— Так тебе и надо. Больше так не делай. А твой чай я конфискую.

— Чай в постель? — Приподняв голову с подушки, он простонал: — О, чаю, чаю, пожалуйста!

Она разлила чай и с чашкой в руках вышла в ванную.

Уилл достал почту из-под коврика. Вручая ее Белле, он задержался взглядом на лежащей сверху открытке. Их глаза встретились, и он снова опустил взгляд на открытку. «Привет, секси!» — было написано на ней заглавными буквами. Белла почувствовала, что слегка краснеет, а Уилл отвернулся. На открытке стоял штамп Вашингтона. Джулиан. «Прости, что не зашел перед отъездом, такова жизнь менеджера международного масштаба! Мы отлично провели время. Увидимся, когда приеду в следующий раз?!!! Передай привет Вив и Нику. Целую, чмок-чмок-чмок. Дж.».

Она поставила открытку на каминную полочку, рядом с другой, которую она недавно получила от родителей Патрика: «Рады слышать, что ты спаслась от смога. Мы беспокоились, как ты там в Лондоне одна… Пиши почаще… Приезжай в любое время…» Они время от времени посылали ей письма и открытки и звонили. Роуз звонила и с материнской заботой спрашивала, как у нее дела, как будто она ребенок, которому выдали слишком много денег на карманные расходы. Белла перезванивала Джозефу. «У нас все нормально, — отвечал он. — Потихоньку… У Софии все хорошо. У Алана и его жены родился еще один малыш. Роуз собирает деньги для голодающей деревни в Бангладеш. Сам я играю в кегли. Жизнь идет».

Он делал паузы и покашливал точь-в-точь, как Патрик.

У нее было такое чувство, как будто она должна была сначала спросить у них разрешения на счастье. Конечно, она знала, что они бы сказали: «У тебя теперь своя жизнь, Белла. Не теряй времени. Патрик бы этого не хотел». И она это понимала.

А если бы умерла она? Что бы она чувствовала, если бы Патрик нашел себе другую? «Дурочка, — повторяла она себе вновь и вновь. — Когда умираешь, ничего не чувствуешь». Или, раскалывалась ее голова, если бы она умерла, а Уилл нашел бы себе другую? Хотела бы она, чтобы он так и остался горевать всю жизнь? И думала, что да, как это ни ужасно, но она хотела бы остаться, хоть в самом затаенном уголке его сердца. Какая она все-таки эгоистичная. Как можно желать Уиллу печалиться всю жизнь! Нет, не то. Она хотела бы, чтобы он помнил ее, помнил всегда, чтобы она не исчезла без следа. Но она не желала бы ему горевать, не желала, чтобы он превратился в сраженного горем человека, — ведь это вторая смерть.