Светлана Полякова - Белый кот

— Подожди, — напрягся он. — Что это за Ольга? И где она меня могла видеть?

Ей показалось, что он испугался.

— Это моя подруга, — начала она объяснять ему. — И твоя фотография у нее оказалась совершенно случайно. Потому что около панкратовского дома убили Ольгиного клиента… И Игорь всех фотографировал, а ты оказался там случайно. Потому что тоже все время ходил вокруг дома…

Он похолодел изнутри. «Снова тени…» Она и это заметила, обняла его за шею крепче и пытливо смотрела, пытаясь понять, что с ним происходит.

— Я же тебе рассказывала, — прошептала она, поняв, что уже не может повлиять на его настроение. — Про этого Исстыковича… И про моего квартиранта, которого тоже убили. Прямо в моей квартире…

Он закрыл глаза.

Все.

«Вот все и кончилось», — сказал он себе.

— А твоего квартиранта… как его звали?

— Костик, — пожала она плечами, — Костик Погребельский… Да что с тобой?

Все кончилось. Он встал, отошел к окну. Казалось бы, ему должно стать легче. Но отчего-то стало еще труднее дышать.

Еще труднее…

Весь смрад этого мира теперь проник в его легкие, отравил их привкусом чужой крови.

«Это то, чего ты хотел, — напомнил он себе. — Ты мечтал об этом. Ты сам собирался это сделать. Почему же теперь ты испытываешь не облегчение, а наоборот — страшную тяжесть?

Потому ли, что ты понял — земная месть ничего не значит. Ты хотел оставить их для другого Суда.

Божьего…»

— «Все в порядке, все нормально, я беру тебя с собой, — пели по радио. — Я беру тебя с собой — в темный омут с головой…»

Невольно усмехнувшись, он подумал: «Лучше и не скажешь. Именно так. Беру с собой эту хрупкую девочку-женщину прямо в темный омут».

Он обернулся.

Она сидела, смяв на груди эту дурацкую простыню. Глаза были распахнуты, точно она и сама догадалась, что впереди этот самый омут. И ключицы ее — тоненькие, как у подростка, Боже ты мой, такие хрупкие, что кажется, сломаются под его ладонью. И все же ему больше всего хочется всегда иметь возможность дотронуться до этих ключиц…

Что же ему с этим делать?

Как совместить несовместимое?

«Почему, Господи, Ты позволяешь в одном мире существовать двум несовместимым стихиям? Добру — и Злу? Смерти — и Любви?»

— Все нормально, — сказал он ей. — Все в порядке…

— «Я беру тебя с собой, — продолжил за него насмешливый голос по радио. — В темный омут с головой…»

«Ты еще не знаешь, с кем ты связался…»

Она была так рассержена, что забыла положить в кофе сахар. Соль — да, это она бухнула от души. А сахар — забыла…

Сделала глоток, поморщилась и выплеснула в раковину. Коричневая жижа тут же растеклась по белоснежной раковине. «Форма цветка», — машинально отметила Ирина. Фирма «Калипсо». Клипса. Название придумала, кстати, она, Ирина. У Стыка вовеки не хватало фантазии. Ни ума, ни фантазии… Почему, скажите, даже тупой мужик в этой стране имеет больше шансов стать богатым и счастливым, чем самая умная женщина?

Теперь у Стыка были неприятности. Последнее время он напоминал загнанного в угол зверя. Руки даже тряслись, и — Ирина презрительно фыркнула — он был как все мужики. «Минута опасности, мои дорогие, отчего-то выбивает у большинства из вас почву из-под ног».

Мигом перестают быть самоуверенными. Наглыми. Снисходительными.

Она никогда не потеряется. Даже если ей в лоб будет смотреть ствол.

Кофе напоминал старую кровь. Или ржавчину. Или все-таки кровь?

Она улыбнулась.

— Можно погадать на кофейной гуще, — пробормотала она. — В раковине. Форма цветка… В конце концов, какая разница — в чашке нарисованы контуры твоей грядущей судьбы или в огромной белоснежной раковине?

Контуры испорченного кофе растекались, спускаясь вниз, в канализацию, по стенкам. «Как долбаные водопады, — подумала Ирина. — Как моя долбаная жизнь. Водопадами в канализацию… И будет красавица и умница плавать с отходами человеческой жизнедеятельности…»

Она пустила воду из крана и долго сердито терла губкой гладкую поверхность. В глазах щипало — она ненавидела себя за эту слабость. «Это от хлорки, — думала она. — Врут все чертовы рекламщики. В этом дорогущем средстве хлорки больше, чем в «Комете»». В следующий раз она будет умнее и не станет переплачивать…

В следующий раз она вообще будет умнее и не станет плакать как дура.

В следующий раз она будет умнее и не станет связываться со слизняками.

В следующий раз…

А он вообще-то будет, этот самый «следующий раз»?

Холодная волна поднялась вверх, затопляя Иринино сознание, — она застыла, покорная сначала ее действию, а потом тряхнула головой.

Нет, она этого себе не позволит. Любые эмоции ведут к началу краха. В далекой юности Ирина умела жалеть. Она однажды пожалела котенка. Он сидел, жалкий, грязный, маленький. Она взяла его в руки и потащила домой. Конечно, был скандал. Конечно, ее собирались вышвырнуть вместе с котенком-сиротой на улицу. Превыше всего мать ценила порядок в доме. Чистота должна была быть стерильной. Мамахен была медсестрой. И почему-то чистота была для нее важнее милосердия. Может быть, потому, что она была не просто медсестрой? Она была медсестра-стоматолог…

Ирина отстояла котенка. Она плакала, кричала, умоляла. Она тогда умела это делать — кричать, плакать и умолять. Оставаясь при этом холодной, равнодушной, трезвой… Но тот раз был единственным, когда это было искренне. Ей на самом деле было до слез жалко этого заморыша. Она прижимала к груди тщедушное тельце и больше всего на свете боялась, что ей не хватит сил противостоять материнскому напору.

Она тогда сумела выстоять. Котенок остался. Ее первая и последняя нежность… Ирина закинула голову назад, потому что «хлорка» действовала уже невыносимо. В глазах жгло совершенно нестерпимо.

Она отошла от раковины. Села на стул и закрыла лицо руками.

Чувство вины перед крошечным существом до сих пор ее не оставило. Если бы она не подобрала его на улице, если бы она не принесла его домой, если бы она тогда не уехала на один день…

Всего на один день. Этого дня мамочке хватило, чтобы избавиться от животного. Сделать какой-то укол. Когда Ирина приехала, котенка уже не было в природе. Была только мама. Холодная, спокойная. «Ира, не сходи с ума. Это всего лишь животное…» «Люди тоже только животные! — крикнула она тогда. — Особенно такие, как ты!»

А потом ее руки покрылись пятнами. Пятна нестерпимо чесались. Мать кричала, что это лишай. Ирина слушала ее молча и сладострастно расчесывала руки. Ей нравилось, что мать теперь брезгливо смотрит на ее красные руки. Она даже один раз нарушила молчание. Посоветовала усыпить и ее, Ирину.

Но врач, к которому она была безжалостно отконвоирована, ее разочаровал. «Это нервное, — сказал он, глядя на Ирину с состраданием. — Переходный возраст».