Аликс де л'Эн - Бестолковая святая

Тридцать лет спустя я испытала шок, слушая, как толкует те же тексты человек выдающегося ума. В интерпретации брата Мориса Христос вовсе не хотел запугивать обычных людей, но стремился открыть сердца верующих и безбожников навстречу лучшему будущему. Священные заповеди — не наказы, а парадоксальный рецепт пути к вечному блаженству, ни больше ни меньше. Для брата Мориса «вечное блаженство» начиналось здесь и сейчас. «Делать добро — великое счастье, к чему же лишать себя этого?» — говорил он, поглаживая плечи сестры Фуонг-Ожи. Еще одна вещь поразила меня в тот день: чем дольше проповедовал брат М. Тич Нан, тем сильнее он воспламенялся. Казалось, что под черепной коробкой этого человека разгорается лампа накаливания. Он испускал волны света. Я не видела никого столь же харизматичного с тех пор, как участвовала в пресс-конференции Тома Круза: когда актер сообщил журналистам о беременности будущей жены, его белозубая улыбка сияла таким же светом. Это было поразительно и волнующе, вселяло восторг и… страх? Пожалуй, нет.

У Жермены имелось объяснение, но мне оно не казалось слишком убедительным.

Во время перерыва, за чашкой травяного чая, помощница умирающих предостерегла меня от курения странноватых сигарет, которые с семи утра циркулировали по замку, но я не думала, что десять затяжек могли так на меня подействовать (судя по запаху, это была анаша). А если все-таки подействовали, пошутила я, пусть мне дадут еще косячок. Нет, тут было что-то мистическое.

Как это ни странно, я не помню, чем закончилась наша стажировка. Помню только, что вознеслась над землей, когда брат Морис обнял меня со словами «adiou hasta paradise» — так прощаются все друзья Буд-Бога, всегда желая на прощанье встречи в раю. Не помню, как мы ехали в автобусе и хором пели баллады на иврите, как выкурила на перроне последнюю сигарету с другими стажерами, как торжественно поклялась, презрев рекомендации иерархов, принять три главные монотеистические веры. Обо всем этом мне рассказала на следующий день Жермена.

В транс я впала в вагоне поезда.

Жермена, перечитывавшая записи о наведении мостов между буддизмом и христианством, подняла глаза и увидела, что я стукаюсь лбом о стекло, но я ее успокоила:

— Я все поняла, Жермена. Благодать. У вас есть карандаш и бумага? Кто-то что-то диктует мне с небес.

За десять минут, на перегоне от Дюнкерка до Понтье-сюр-Сомм, из-под моих пальцев появился следующий текст:

Блаженны те, кто покупает лишь то, в чем нуждается!

Блаженны те, кто без счета подает бедным, а не тратит деньги в магазинах женского белья!

Блаженны не знающие, за кем замужем Кейт Мосс, в их головах остается место для полезных вещей!

Блаженны те, кто выглядит на свой возраст, они никогда не будут похожи на старых раскрашенных кукол!

Блаженны толстые, ибо они никогда не бывают голодными!

Блаженны те, кто носит немодную стрижку, ибо каре до плеч рано или поздно обязательно вернется!

Блаженны дурнушки, они никогда не разожгут похоть у мужей своих подруг!

Блаженны те, над кем издеваются за старомодность, на небесах всем плевать на моду!

Но горе разодетым, чумовым секс-бомбам, избалованным женщинам, ибо они получили свою долю благодати на земле!

Горе тем, кто голодает, чтобы оставаться в 38 размере, ибо они будут вечно голодать!

Горе тем, кого больше волнует личная жизнь звезд, чем печали соседки по площадке, ибо пребудут они во мраке и слезах!

Горе тем, кто ссорится с мужем, желая посеять в доме ужас!

Горе тем, кто видит жизнь через призму модных тенденций, уподобляя их ложным пророкам!

Говорю вам, читающим сейчас мои слова:

возлюбите врагов ваших, делайте добро гонителям вашим, благословляйте проклинающих вас, молитесь за клевещущих на вас, и — главное, самое главное — не читайте никчемных журналов!

Жермена нахмурилась и спросила:

— А кому оно адресовано, твое послание?

— Это передовица для следующего номера «Модели».

Помощница умирающих перекрестилась и произнесла дрогнувшим голосом:

— Ну, знаешь… Даже я не рискнула бы так далеко зайти. Полин, ты уверена, что не совершаешь глупость?

— Я делаю то, что должно быть сделано, — спокойно ответила я.

Dies irae, di-es i-rae [40] Гнев Господень. … Яростные всхлипы третьей части моцартовского Реквиема элементарно заглушали доносившийся из комнаты Поля голос саквебуты.

Если вдохновение изменяло мне, положение всегда спасал Моцарт. Другие реквиемы тоже годились, за исключением разве что сочинения Форе: этот почти веселый опус никогда не приводил меня в подавленное состояние, необходимое для написания веселой статьи. Вот ведь парадокс: чем больше мне надобно было насмешливости, легкости, непосредственности, тем глубже надобно было погрузиться в гулкую атмосферу конца света. А вот некролог обожаемой бабушке я писала под Бобби Лапуэнта. Вспомнила «Твоя Кэти ушла». Твоя бабуля ушла. И все получилось. Странно.

Сейчас мне был необходим сюжет. На все сто достойный прежней ПОП. Так, что у нас на календаре? Середина марта. «До распродаж больше четырех месяцев; если хотим побить все прежние рекорды пустой траты денег, самое время начать готовиться»? Безупречно. Вольфганг Амадей в очередной раз преуспел. Я взялась за дело и внесла в компьютер написанный в поезде текст. Времени на вторую передовицу оставалось очень мало. Пусть она никогда не будет напечатана, но написать ее нужно во что бы то ни стало, чтобы ввести в заблуждение мое двуглавое руководство.

Не прошло и сорока минут, как дело было сделано. Я перечитала текст. От фраз типа «Если у женщины еще нет сапожек от Серджио Росси с серебряными вставками (со скидкой 40 %), как можно считать, что ее жизнь удалась?» я с трудом сдерживала приступы тошноты. Блеск. Я оставила в тексте зацепку, необходимую для выполнения второй части моего плана, выпада против нашего основного рекламодателя — главы Дома мод Кристиана Сен-Пради, которого я обвиняла в том, что, назначая цены, он руководствуется постыдным принципом тарифов корсиканского владельца пляжа, или, если хотите, школьной столовой. Раф или Мими наверняка попросят меня прийти в редакцию и смягчить сравнение на стадии верстки, а мне только того и нужно.

Отправив текст, я стала ждать.

11.30.

12.00.

Половина первого.

Без пяти час.

Ничего.

Так, прикинем… Последние полосы журнала подписывают в печать к середине дня — значит, в типографию они попадут около пяти вечера. Неужели мое двуглавое начальство отправило передовицу в печать, даже не прочитав?