Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 1

Александра выпустила идеально ровное колечко дыма и пристально посмотрела на Людмилу. Неужели «сексапильной дикарке», как многие из ее знакомых называли юную жену Бена, приходится в жизни намного труднее, чем они могут предположить?

— Я знаю, что такое сходить с ума от скуки, моя дорогая, — заговорщически сказала она. — Ты вышла замуж недавно. А я замужем уже столько лет, что не хочется и говорить. Было бы большой ошибкой со стороны Бенедикта держать тебя на коротком поводке. Я так ему и сказала. Ты слишком молода, красива и талантлива, чтобы тратить время на ленчи, магазины и женские пересуды. Пять лет назад я попросила Понча дать мне цветочный магазин, так как поняла, что от скуки могу попасть в потенциально опасную историю. Я даже не мечтала, что в конце концов меня это увлечет настолько, что я весьма неохотно расстаюсь со своим магазином, уезжая на зиму в Санта-Барбару. Уверяю тебя, если бы климат в Нью-Йорке не был столь отвратительным, я ни за что не бросила бы мой магазинчик, мои «Лепестки».

Под руководством Александры «Лепестки» стал одним из самых модных цветочных магазинов Нью-Йорка. Понч, ее приветливый, добродушный муж, потомок столь же знаменитого рода, как и сама Александра, был в числе старинных приятелей Бенедикта, хотя казалось, между ними нет ничего общего.

«Понч не работал ни дня в своей жизни». — Людмила слышала, как Бенедикт посмеивался над ним без тени осуждения, обычного с его стороны в отношении тех, кого он называл «праздношатающейся, безмозглой компанией». Бенедикт объяснил также, что Пончем его друга называют только самые близкие ему люди, хотя Меллон Сэнфорд III еще в незапамятные времена утратил юношескую пухлость, которой был обязан своим прозвищем [19] Понч — «paunch» — пузо, живот, брюшко (англ.). .

Едва ли она когда-нибудь поймет соль американского юмора, которым объяснялись очень многие странности и детские поступки американцев. К этому времени уже никто не ожидал, что она присоединится к оглушительным взрывам смеха, следовавшим за некоторыми их шутками. Одним из ее качеств, с самого начала более всего заинтриговавших и восхищавших Бенедикта, была, как Людмила знала, ее природная сдержанность, умение хранить, по его словам, «королевское молчание» тогда, когда все ждут определенного ответа. Он признал, что ее холодность привлекла его прежде всего потому, что он «догадывался, это не было попыткой скрыть застенчивость. Наоборот, ты стремилась не показать никому чертовски сильное чувство превосходства, правда, малышка Лу?»

Это было не так, но он настаивал, чтобы она ни в коем случае не меняла манеры поведения.

— Если ты что-то не понимаешь, промолчи. Никто не умеет молчать выразительнее тебя. Позже спроси меня. Я объясню.

С первых дней для нее не являлось тайной: причина в том, что он беспокоится, равно как и она сама, как бы она не заставила его краснеть, сболтнув чушь и продемонстрировав таким образом громадные пробелы в своем образовании; причем ее невежество проявлялось не только в том, что имело отношение к Америке, а было глобальным. В прошлом году Бенедикт не уставал повторять, что она источает «таинственность, отнюдь не глупость». Но какой он считает ее на самом деле? Загадочной или глупой? Она терзалась этим вопросом после званых обедов, когда она отчаянно пыталась уловить нить разговора, чтобы вставить хотя бы единственное разумное замечание. Вроде того, когда зашла речь о том, кто оспаривал право покупки «Этюд с Веласкеса: Папа Иннокентий X» Фрэнсиса Бэкона, Бэкона, оказавшегося современным английским художником, вызывавшим многочисленные споры, а не человеком, предположительно являвшимся автором произведений Уильяма Шекспира, как она поначалу думала, гордясь своей эрудицией.

Ситуация начала понемногу меняться после одного ужасного вечера, который она никогда не забудет, когда они с Бенедиктом впервые серьезно поссорились. Это случилось после того, как они посмотрели «Суровое испытание»; пьеса о процессах над ведьмами в Салеме в XVII веке (о чем Людмила тоже никогда не слышала), в постановку которой Бенедикт вложил деньги, была задумана драматургом Артуром Миллером как аллегория на преследования в Соединенных Штатах тех, кого подозревали в приверженности коммунизму. Ее одобрение стремлению Маккарти противостоять коммунистическому злу было встречено ледяным молчанием во время ужина, который они давали после постановки и который закончился неприлично быстро.

— Разве ты не читаешь газет? — бушевал Бенедикт. — Нет никаких оправданий, что ты совершенно не в курсе текущих событий, даже если тебя учили, как обращаться с какими-нибудь треклятыми щипцами для завивки, вместо того чтобы посылать в школу! Тебе неизвестно, что Джозеф Маккарти мучает ни в чем не повинных людей, людей, которые поддерживают коммунистов не больше чем я?

Он набросился на нее с такой же сокрушительной яростью, с какой, она слышала, он накинулся на Сьюзен за месяц до их свадьбы или на Чарльза прежде, чем удовлетворить просьбу сына о позволении вернуться в Лондон и занять там вакантное место заместителя директора английского филиала.

Людмила надеялась, что Бенедикт последует за ней в спальню, чтобы в несколько секунд доказать ей степень своего раскаяния, но он не пришел. В конце концов она заснула, так и не дождавшись его, а когда проснулась около шести утра, то обнаружила, что он уже уехал в город на раннюю деловую встречу, оставив ей короткую записку с указаниями прочесть отрывки статей из кипы журналов и прошлых выпусков «Нью-Йорк таймс», которые он отмечал всю ночь. Он ни разу не извинился, и они никогда больше не вспоминали эту неприятную историю: когда он вернулся домой в тот вечер, они бросились в объятия друг друга, словно не виделись много дней, а не каких-то несколько часов.

Размолвка явилась грозным предупреждением, что Бенедикт Тауэрс отличался от других мужчин, поскольку, какой бы властью над ним она ни обладала в постели, какая-то часть его сознания всегда будет способна рассматривать ее критически, бесстрастно. Она помнила, как он однажды со стыдом признался, что, пока она не появилась в его жизни, он даже не представлял, какой удивительно скучной была его жизнь с Хани.

И с тех пор Людмила поклялась, что никогда снова не разочарует Бенедикта. Все свое свободное время — когда она не сопровождала мужа в его деловых поездках — она посвятила учебе, посещая курсы за курсами по международным отношениям, американской истории, французской и английской литературе, и с неменьшим усердием занималась дизайном интерьеров, знакомилась с кухней для гурманов и осваивала правила, как организовать стол и банкет. Она ни перед чем не останавливалась, чтобы доставить удовольствие Бенедикту, который проверял ее домашние задания со строгостью учителя, вознаграждая ее за успехи дорогими подарками, спрятав их под подушку.