Вера Колочкова - Добрая, злая

– Са-а-ань… – потянулся в ухо высокий заискивающий голосок, – прости меня, Са-аньк… Я твоей матери тут раскололась нечаянно, она меня врасплох застала… Вот, звоню предупредить!

– Да ладно, Поль. Чего уж теперь, – прогундосила в трубку, поморщившись, – а только припоздала ты со своим предупреждением…

– Она что, тебе уже звонила, да?

– Нет. Она сама приезжала.

– Да ты что?! И… что она? Как отреагировала?

Услышав, как пробилась сквозь виноватый голос подруги капелька кровожадного любопытства, она снова поморщилась, досадливо смахнула слезу со щеки. Даже отвечать на вопрос не хотелось, а хотелось побыстрее закончить разговор…

– Ну чего ты молчишь, Сань? Чего она тебе сказала-то?

– Да так… Ничего особенного. Сказала, что я очень добрая девочка. Которая очень хорошо умеет плеваться.

– В смысле? И все, что ли?

– И все.

– И даже оплеуху не дала?

– Ты знаешь, лучше бы дала… И вообще, Поль, я не хочу больше это обсуждать, поняла?

– Да поняла, поняла… Слушай, а ты там, в своей ссылке, «Стройку любви» смотришь?

– Нет, не смотрю. Здесь канала нет. Да и не очень хочется, если честно. Неинтересно уже.

– Ой, так ты ж и не знаешь ничего! Кирюшу-то твоего выгнали с позором! Сказали, что он тряпка бесхарактерная, альфонс и лузер! Представляешь? А он напоследок такие показательные выступления устроил, ты бы видела! Это было… Ну просто что-то с чем-то!

– А… что было?

– Ну, когда все против него проголосовали, ему вроде как последнее слово дали, полагается у них так с последним словом, как на суде. Ну вот он и выступил! Я, говорит, оттого тут у вас отношения не построил, что у меня в реальной жизни девушка есть! Я, говорит, ее очень люблю и все время о ней думаю! Представляешь, как выкрутился, прохвост? Все в свою пользу обыграл, можно сказать, двух зайцев убил… Глянул в камеру, знаешь, жалобно так, еще и проговорил очень задушевно: я люблю тебя, Сантана, прости меня… Я всегда тебя любил и всегда буду любить…

– Что, так и сказал?

– Ну да! А ведущая еще добавила этак издевательски: какое у твоей девушки красивое имя! Надеюсь, говорит, она тебя тоже любит и ждет… Я думаю, он сейчас наверняка уже обратно едет. И ты давай приезжай, какой теперь смысл там сидеть?

– Нет, Поль, я не поеду. Мама сказала, что она никогда мне вранья не простит. Да я и сама не хочу домой… Не могу… И вообще, отстань от меня, ничего я не хочу…

– Ну прости меня, Сань! Ты ж свою маму знаешь! Она так на меня наехала, что я с перепугу все и выболтала! Я не хотела, честное слово!

– Да. Так не хотела, что рассказала все, до самых мелких подробностей. А может, тебе показалось, что не хотела? А, Поль?

– Да иди ты знаешь куда! Подумаешь, мамочка на нее обиделась! Да простит тебя твоя мамочка, еще и денег на радостях подкинет, и в Англию отправит! И не ври, что тебе домой не хочется и про Кирюху слушать неинтересно! Все тебе и хочется и интересно! Тебе просто охота… повыделываться немного, перед своей распрекрасной жизнью пококетничать! Ну вот и кокетничай дальше, я тут при чем? Надо же, домой ей не хочется возвращаться! Не ври!

– Я не вру, Поль. Если б ты знала, как мне здесь… хорошо. Вернее, было хорошо…

– Ага. Даже лучше, чем в Англии?

Она лишь поморщилась, отодвигая звенящее голосом Поль тельце телефона от уха, будто боялась, что оттуда вот-вот плеснет брызгами злобной зависти. Всхлипнув, нажала на кнопку отбоя, бросила телефон на одеяло, закрыла руками лицо. Долго так сидела, раскачиваясь и проговаривая про себя одно и то же: не хочу, не хочу, не хочу… Лицо под ладонями было горячим, мокрым от слез, голова гудела отчаянием, и сквозь это отчаяние все пробивался и пробивался звенящий обидой мамин голос: добрая девочка плюнула и попала… Потому что добро всегда побеждает зло… А откуда-то сбоку, со второго плана, звучал аккомпанементом голос подруги Поль: охота своей распрекрасной жизнью пококетничать?

Эх ты, глупая Поль… Какая ж она распрекрасная, эта жизнь, если ею… так жить не хочется? А надо, надо, черт побери, других вариантов все равно нет…

– Санюшка-а-а… – ласково позвал откуда-то сочувствующий бабы-Симин голос. – Ну хватит уж сидеть рыдать-то, солнце голову напечет… Иди, нето, в дом, там уж в холодке и поплачешь…

От этого робкого сочувствия стало еще горше, и жалко стало добрую бабу Симу, и себя жалко, и стыдно за Кирюшу, за Поль… Нет, почему все у нее… так? Почему нельзя быть просто доброй, той самой, которая не плюет с балкона и не попадает в близких людей, не вызывает зависти у подруг? Почему приходится быть доброй… наизнанку? Неужели нельзя делать так, чтобы всем было хорошо? Неужели и впрямь – нельзя?

– Иду, баб Сим… – прогундосила сквозь тяжелый нос, вставая. – Иду…

Под утро пошел дождь – она слышала, как ударили по земле первые тяжелые капли. И ветер в открытое окно ворвался сырой, холодный, натянул парусом занавеску. Наверное, погода испортилась. И хорошо, что испортилась, будет теперь нормальный фон ее слезному настроению. Забралась с головой под одеяло, вздохнула всхлипнула еще раз, уснула, наконец…

Приснилось, как Иван зовет ее тихо по имени. Настойчиво зовет, все повторяет одно и то же: Саня, Сань… Надо же отозваться, а она никак не может собраться с силами, горло напрячь…

Проснулась, села на постели и вдруг поняла, что голос Ивана звучит вовсе не во сне. Вон в сером от дождя окне и голова его нарисовалась, и улыбка, и ладони отодвинули занавеску…

– Да просыпайся ты, чертенок, я уже весь до нитки промок!

– Иван… Иван! Ты приехал, да?

– Ну, если я здесь, то приехал, значит! Видишь, под окном стою я с гитарою!

– С гитарою?!

– О господи… Давай поднимайся и приходи ко мне, чай будем пить! Я камин затопил, в доме тепло! А на улице сегодня ужас какая холодрыга!

– Да, да, я сейчас…

– Давай, жду. И сапоги какие-нибудь надень, а то ноги промочишь.

Ладони Ивана скользнули с подоконника, и внизу загремело что-то под аккомпанемент его тихого чертыхания. Наверное, бабы-Симино коромысло упало. Оно там аккурат на гвоздике висит.

Подскочила, закрутилась, засобиралась. Натянула джинсы, свитер, кинулась к умывальнику, потом – к зеркалу с расческой. Зеркальное отображение не порадовало, лицо было бледно-зеленым, глаза – припухшими от ночных слез. А впрочем, когда оно ее вообще радовало, это несчастное зеркальное отображение? Ладно уж, какая есть, а бледность и припухлости на горестную ночь спишем. Да он на них и внимания не обратит – на фоне основной страхолюдности… Эх, взять бы и стать красавицей в одночасье! Хоть на один день, вот хотя бы на этот самый! Когда внутри все звенит от счастливой неожиданности его появления!

На улице и впрямь была холодрыга. Небо, затянутое свинцовой тяжестью, раздраженно выплевывало на землю холодную морось, еще вдобавок носимую туда-сюда злым ветром. Хорошо, что догадалась на себя старый брезентовый дождевик накинуть, иначе промокла бы до нитки. Взбежала на крыльцо, робко стукнула костяшками пальцев в дверь, вошла…