Ричард Райт - Долгий сон

— Мы и так уже в опасности, мистер Макуильямс, — тихо проговорил Тайри.

— Пускай хотя бы судят всех виновных, не только черных, — сказал доктор Брус.

— Согласен, — сказал Макуильямс. — Хотя, признаться, это странный способ добиться справедливости… — Он посмотрел на Тайри долгим, пристальным взглядом. — Извините, что я спросил, почему, говоря о своих, вы употребляете слово «ниггеры». Теперь я, по-моему, знаю.

— Кто же мы, как не ниггеры, если ничего не можем делать свободно, — сказал Тайри.

— Говорят, бандиты из муниципалитета уже пытаются оказать давление на большое жюри, — сказал Макуильямс. — Кстати, полицейский начальник — человек опасный. Он ни перед чем не остановится. — Макуильямс встал.

Тайри, Рыбий Пуп и доктор Брус последовали его примеру.

— Что ж, спасибо, что приехали, — сказал Макуильямс.

Когда они вышли на улицу, все еще шел дождь. В молчании они двинулись в сторону Черного пояса.

— Ну как вам Макуильямс, Тайри? — спросил доктор Брус.

— Ха! Занятный человечек, для белого, — сказал Тайри.

— Дурного-то он нам не желает, — сказал Рыбий Пуп. — Да может ли он нам помочь?

— То-то и оно. — Тайри вздохнул.

Рыбий Пуп и Тайри вышли из машины врача и стали под дождем.

— Худо ли, хорошо ли, а мы ответили на удар, — сказал Тайри.

— Да-а, — протянул врач. — Но теперь будьте осторожны.

— Еще бы. Ну, всего, док.

— Спокойной ночи, — крикнул Рыбий Пуп.

Когда они приехали домой, Тайри сказал с нежностью:

— Давай-ка мы с тобой, сынок, выспимся. Думается, это нам не помешает.

В ночи, яростно шумящей дождем, Рыбий Пуп вошел к себе в комнату и мешком плюхнулся на кровать. Его сковала усталость, хотелось лечь и заснуть прямо так, в чем есть. Он все же встряхнулся, заставил себя раздеться и нырнул под простыню. Возбуждение, вызванное тем, что начальнику полиции объявлена война, на время вытеснило из его памяти ужасную смерть Глэдис, заслонило мысль о том, что, если только Макуильямс не сотворит чуда, Тайри по-прежнему грозит застенок, а может быть, и смерть. Теперь, когда тайна погашенных чеков перестала быть тайной, он не мог не задуматься о том, что, возможно, вынужден будет столкнуться с будущим один на один. И тут другая мысль поразила его: как ужасающе мало они достигли тем, что побывали у Макуильямса. Они призвали на помощь все свое мужество, чтобы нанести удар, который, в сущности, ничего не решил. Поспешив выскочить вперед с погашенными чеками, они нашли не столько избавление от опасности, сколько средство потешить уязвленное самолюбие. То был вызов, продиктованный скорее горьким отчаянием, нежели мудрой рассудочностью.

До сих пор Рыбий Пуп только и мечтал о том, чтобы ни от кого не зависеть; однако вероятность страшной свободы, навязанной отсутствием Тайри, привела его в смятение, заставила искать способа оттянуть ее приход. Да, он хотел наслаждаться свободой, но лишь с одобрения живого отца, который все позволит и все простит. Если Тайри посадят, ему придется с помощью Джима взять на себя его дела, а для этого он еще молод — слишком молод. И потом, если не будет Тайри, как он сумеет выстоять против белых? Со смятенным чувством он вспомнил, что, не считая одного столкновения с полицией, оставившего столь болезненный след в его душе, он еще и не нюхал по-настоящему, что значит иметь дело с белыми. Как-то он будет держаться, когда жизнь сведет его с ними всерьез? При одной мысли об этом он передернулся. Может быть, перенять приемы Тайри, пытаться разжалобить их, растрогать — пытаться внушить к себе доверие, забавлять их? «Нет!» — громко вырвалось у него, и он вздохнул во влажной темноте, слушая, как ветер швыряет в оконное стекло охапки дождя. Нет, хныкать, клянчить, скалить зубы — это не для него, уж лучше совсем не жить…

И еще — способность ясно представлять себе, каким его должны видеть белые, внушила ему уверенность, будто белым ничего не стоит распознать в нем ту неотличимую от обожания ненависть, которую он к ним питает, и, почуяв в нем эту ненависть, уничтожить его… Интересно, откуда у него столь твердая убежденность в том, с каким чувством должны относиться белые к черным людям? А вот откуда — в глубине души он считал, что белые правы, он только не мог примириться с тем, что сам принадлежит к той части человечества, которую они презирают! Это было, скорей, не сознание, а ощущение, рожденное не мыслью, но наитием в минуты прозрения. В этом они сходились с Тайри; разница заключалась в том, что Тайри принимал подобное положение вещей, не рассуждая, и добровольно строил на нем свои действия. Рыбий Пуп также принимал существующее разграничение, но принимал осознанно и потому никогда не мог бы действовать на такой основе. Если бы этот город был целиком черный, Рыбий Пуп со спокойной душой работал бы во имя успеха и процветания похоронного дела, основанного его отцом. Будь город целиком белый (с тем, разумеется, что будет белым и он сам!), он тоже работал бы, приумножая успех отцовского предприятия, и считал бы это вполне естественным. Но он живет в черно-белом городе, ему придется продолжать дело Тайри в условиях, которые создали и презирают белые, и, если он примет эти позорные условия, попытается подогнать себя под установленную ими мерку, белые будут смотреть на него с ненавистью и пренебрежением — ненавистью и пренебрежением, которые он втайне разделяет! А между тем он был себе отвратителен за то, что их разделяет, — ведь он же черный.

Он вдруг сел в постели и откинулся на подушку, слушая, как дубасит в стены дома гроза, глядя на синие мгновенные вспышки молний за краем шторы. «Что же мне делать?» — с тоской прошептал он в темноту. Если пуститься в дорогу наудачу, когда кругом такой густой мрак, его наверняка убьют, как убили Криса. Лучше бежать куда-нибудь, где его не настигнут, — земля велика. Только куда?.. Он совсем запутался, пытаясь решить задачу, которая не укладывалась у него в голове.

И все же, черт возьми, выход, пожалуй, есть. Он будет вести себя с белыми сдержанно, действовать так же осмотрительно, как они, будет держаться на расстоянии; тогда они увидят, что в нем есть достоинство и гордость, что он не из тех, кто пресмыкается. Только признают ли за ним всерьез право на такие чувства, как достоинство и гордость? Нет! Положа руку на сердце он в это не верил. Почему? Потому что он черный.

Все, что у него есть за душой, нажито Тайри, черным ястребом, угодливым стервятником, который нагуливает себе жир за счет лишь черной стороны человеческой жизни, — Тайри, который хоронит только черных покойников, продает тела живых и только черных женщин белым и черным покупателям, а на деньги, вырученные от этих гнусных сделок, покупает правосудие, покровительство, житейские удобства и называет это словом «бизнес». Все мужское естество возмутилось в нем, когда он снова вспомнил, что в долларах, которые он тратил, были и центы, заработанные несчастной Глэдис. Он вскочил с постели, чтобы не видеть ее печальной улыбки, и встал, прижимаясь пылающей щекой к стене.