Александра Йорк - На перепутье

Блэр смотрела широко открытыми сухими глазами на груду, которая только что была Ликлендом. Билл выстрелил так аккуратно, что крови почти не было. Казалось, жеребец уснул.

Она ждала, когда появится боль, когда потекут слезы. Хотя бы боль.

Таксист потер глаза.

— Ну вы и дикая дамочка, — тихо сказал он.

Блэр внезапно рассмеялась, облегченно вздохнув. Этот вздох пронесся сквозь нее как свежий холодный ветер. Дрожь прошла. Все позади.

Боли не было. Не будет и слез. Слезы, кипевшие внутри, умерли вместе с лошадью. Дело сделано. Она убила того, кого любила больше всего в мире. Но одновременно она убила и страх, что ее жизнь, она сама — бессмысленны. Этот рубеж преодолен. Она никогда снова не почувствует беспокойства.

По мере приближения к Колумбийскому университету общий вид Верхнего Вест-Сайда слегка улучшился, хотя все еще был довольно неприглядным. Перевернутые мусорные баки, старые машины вдоль улиц, некоторые в полуразобранном состоянии. Дома стояли кучно, облезлые, с осыпающейся штукатуркой. Казалось, они стоят еще только потому, что поддерживают друг друга. Спустившись вниз по короткой лестнице, Тара наконец наткнулась на надпись: «Галерея «А есть А». И здесь выставлены картины Ники и Дорины? Она нахмурилась и толкнула дверь.

В течение всех четырех дней после возвращения из Палм-Бич ее не покидали тяжелые, мрачные мысли. Она беспокоилась о Леоне: сможет он вернуться к самому себе самостоятельно? И волновалась по поводу брата: неужели он станет теперь делать только то, что можно легко продать? Она знала, вмешиваться в дела ни того, ни другого она не имеет права: Ники уже стал мужчиной. Единственное отрадное событие: ей удалось уговорить администрацию музея «Метрополитен» не только выделить им место для отдельной экспозиции их находок, но и договориться о помещении их в музей на постоянной основе. К выходным основная работа была закончена, и Тара смогла позволить себе поближе познакомиться с современным искусством Нью-Йорка, посетив несколько галерей как в центре города, так и на окраине. К большинству из них ее интерес угасал после первого быстрого взгляда. Даже если работы были выполнены в реалистичной манере, они явно делались с коммерческим уклоном и были очень низкого качества.

В нескольких галереях картины и скульптуры были вполне профессиональны, хотя и без души. Но даже лучшие работы были заимствованы и банальны. Или слащавые, как точно называл их Леон — «хорошенькие картинки». Практически всем этим картинам не хватало приверженности красоте и высокого духа — отражения положительных сторон современной жизни в искренней, без всякой иронии манере. Тара рассчитывала, что найдет все это здесь. Ведь с этой галереей Ники и Дорина поддерживали дружбу?

Ее настроение поднялось сразу же, стоило ей спуститься по лестнице в огромный подвал жилого дома. В конце его поднимались несколько ступенек вверх — платформа, которая выходила во двор такого же размера. Все картины и скульптуры, настолько великолепные и яркие, что она не знала, с чего начать. «Это место — настоящий глоток свежего воздуха», — подумала Тара.

Она подошла к одной картине, занимавшей всю стену небольшой галереи, посмотрела на подпись: Ричард Самсон, называется «Спящая любовь». Радом с полотном в рамке висело стихотворение с тем же названием. Что это? Поэма, посвященная картине? Или картина, которую вдохновила поэма? Она решила начать с чтения стихов:

Как невероятно романтично! Анахронизм? Или сознательное желание использовать лексику и синтекс другой эпохи, чтобы сосредоточиться на прошлых, более невинных чувствах и перенести их в жесткое «сегодня»? Тара повернулась к картине, изображающей плывущих в небе мужчину и женщину, — нет, спящих, лежащих обнаженными в объятиях друг друга. Голова женщины покоится на плече мужчины, а фоном является какое-то цветовое пространство, которое невозможно описать. Нет тут никакого анахронизма. Безвременность, если можно так выразиться. Страсть и покой. Сила и уязвимость. В этом месяце она спала в объятиях двух разных мужчин. С кем из них она хочет спать всегда? Она была уверена, что любит Димитриоса. Но если Леон действительно глубоко изменился?

К ней подошел молодой продавец.

— Сначала все обращают внимание на стихотворение, — сказал он. — Художник, он из Нью-Гемпшира, прочитал это стихотворение в каком-то журнале, публикуемом владельцами этой галереи, и решил воплотить эту идею своими средствами. Стихотворение написала женщина, а мужчина нарисовал картину.

Тара заинтересовалась.

— У этого журнала много подписчиков?

— Ну, сейчас около тысячи девятисот. Его популярность растет. — Молодой человек протянул ей брошюру.

«Так мало людей, которых интересует это искусство», — печально подумала она, поворачиваясь к другому полотну. И это маленькое заведение единственное, где мог бы выставляться Ники? Пусть тут все очень скромно, но качество работ очень высокое. Ей нигде не доводилось видеть ничего подобного. «Приглашение к танцу» — подпись на табличке. Обнаженная женщина выгнулась на лисьем мехе, брошенном на маленькую кушетку… Ту самую, что она видела в студии Дорины! Женщина смотрит на зрителя в упор. В одной руке она держит светло-сиреневую розу и протягивает ее… кому? Вся картина — своего рода приглашение: обнаженная женщина, предлагающая цветок, бутылка шампанского, сверкающая в хрустальном ведерке со льдом, два бокала на полу, покрытом восточным ковром. Потрясающая картина! Дорина на самом деле великолепный художник. Она соединила обнаженную натуру и натюрморт, роскошь и любовь — одна из самых великих традиций западного изобразительного наследства. Взгляд Тары снова и снова возвращался к лицу женщины: слабый намек на улыбку, гордый, но чисто женский поворот головы, глаза настолько умные, что никто не усомнится в ее способности правильно оценить свои прелести, а самое главное — себя саму. У ее ног лежит собака (символ верности) и раскрытая книга (интеллект).