Мейвис Чик - Антракт

Должно быть, это отразилось на моей внешности, потому что Робин подошел ко мне в школе с комплиментом:

— Джоан, вот это да, ты вся светишься, прямо излучаешь жизнь!

На этот раз фраза в стиле Лоуренса не вызвала моего раздражения. В конце концов, почему он должен сдерживать свою одержимость? Ведь я поощряю свою.

Я не хотела говорить ему про билет, но с моей стороны это было бы жестоко. А кроме того, однажды могло выясниться, что я солгала. Поэтому я отдала Робину конверт, и наградой мне стали радость и признательность.

— Я отправил записку в кассу театра, — сообщил Робин, — но сейчас это уже не важно.

Я была довольна, что поступила честно.

— Джоан, — попросил он, сжимая в руке билет, — мы ведь можем пойти вместе, правда? Может, встретимся немного раньше и выпьем по коктейлю? Мне по-прежнему необходимо поговорить. Я должен о многом рассказать тебе.

«Не сомневаюсь», — подумала я. И ответила:

— Да, Робин, конечно, мы можем пойти вместе, только, если ты не возражаешь, мне не хотелось бы встречаться заранее. Давай просто получим удовольствие от премьеры, ладно?

И он отступил, волоча ноги, — печальное воплощение уныния.

Рода возникла у меня за спиной.

— Кто-то должен помочь этому бедолаге, — сказала она.

— Возможно, только не я.

— Тогда тебе не следует постоянно искушать его своими золотыми волосами и сексуальными флюидами.

Я польщенно улыбнулась.

— По твоему виду кажется, что тебе не терпится сдернуть трусики. — Она похотливо подмигнула.

— Что ты такое говоришь! — Я не смогла сдержать улыбку.

— Вот видишь, совсем другой разговор. Ты похожа на кошку, которой предстоит справиться с горой сметаны. — Рода рассмеялась. — Скажу честно, если бы для ухода из дома мне требовался идеальный пример одинокой жизни, я подумала бы о тебе. — Она начертила пальцем крест на стопке тетрадей. — Мардж всегда удерживала меня от такого шага, достаточно было посмотреть на нее, и я понимала: лучше ничего не менять. Но с тех пор, как я увидела тебя, искушение растет, особенно когда я вожусь с отвратительной сковородой, в которой тушилась фасоль, или с горой мужского нижнего белья. — Она качнула головой в ту сторону, куда ушел Робин. — Насколько я понимаю, ты отвергла ухаживания нашего местного секс-символа ради суперзвезды? Открой тайну, ты бросаешь своего мужа или нет?

— Нет, — ответила я, — с мужем это никак не связано.

— Что ж, приятно слышать, — сказала она наполовину всерьез. — А с чем же тогда?

— Узнаешь, когда твой бросит тебя.

И я направилась в ту же сторону, что и Робин.

— Подбери задницу, — раздраженно крикнула она мне вслед. — Пока можешь…

Разделы светской хроники в газетах пестрели новостями о предстоящих съемках фильма о боксе. Указывались суммы гонораров — с каждым разом все более внушительные, — было много информации о Клейтоне-младшем, который утвердился в вере и не стеснялся заявлять об этом. Вроде бы он видел в сценарии, в сюжете некоторое сходство с миссией Христа, и потому — не знаю, правда это или нет — фильму уделялось так много внимания. Я не сомневалась, что Финбар получит роль: даже если не брать в расчет актерские способности, физические данные вполне позволяли ему изображать крепкого боксера, бывшего некогда плотником в Назарете. Я зашла настолько далеко, что выяснила это, и рассеянно размышляла, как же они планируют изобразить апостолов. Двенадцать спарринг-партнеров? По данным одного из самых ядовитых таблоидов, контракт еще не был подписан, но я не сомневалась, что это произойдет, — несмотря на муки совести Финбара. Одно дело отказываться от богатства, когда ты вряд ли можешь рассчитывать на него, и совсем другое — когда нужно лишь протянуть руку. Потому и растет популярность партии либерал-демократов.

Чтобы пережить двухнедельный период ожидания, я читала Пруста — детали в его книгах способствуют расслаблению, и это помогало сдерживать сладострастные мысли, которые все чаще появлялись в моем блуждающем сознании. То, что мы с Финбаром делали на закате после прогулки по пляжу, можно было назвать шокирующим. Проблема с фантазиями в том, что от них можно избавиться, только неоднократно переживая их вновь. Я начала сомневаться, не забрела ли случайно на заповедную территорию, которая считается мужской, — территорию под названием похоть. Я старалась вставить в свои фантазии интересные беседы, но та Джоан, которая обитала в моей голове, была не в восторге от обсуждения нюансов белого стиха Шекспира, и, боюсь, они с Финбаром в основном занимались тем, что называют активными действиями. Однако фантазии помогали мне скоротать время, а если ситуация уж слишком выходила из-под контроля, рядом всегда был старый добрый Сван.

Примерно за неделю до премьеры по дороге в школу из машины я наблюдала довольно странную картину. Робин катил на велосипеде передо мной, но не в спортивной форме, как обычно, а в джинсах и очень мятом джемпере. Это было совсем не похоже на него, и я, осторожно обогнав его, взглянула в зеркало заднего вида. Робин даже надел очки от солнца — глупое жеманство, которого он обычно избегал. Казалось, он с трудом крутит педали, а лицо, несмотря на свежий утренний воздух, казалось бледным и измученным.

Я дождалась его на парковке. Он очень медленно слез с велосипеда и тихо застонал, уронив на асфальт сумку с книгами. Сочувствуя, я подняла ее.

— Спасибо, — пробормотал он.

Если бы я не знала, как он дорожит своим здоровьем, то заподозрила бы его в пьянстве: коллега Карстоун выглядел так, будто только что вышел из питейного заведения, где провел всю ночь.

Я начала переживать.

— Бедняга, у тебя грипп? — спросила я.

— Не совсем. — Он поднял руку к голове.

— Похмелье! — заметила я злорадно. — Узнаю симптомы!

Робин закрыл глаза.

— Не так громко, пожалуйста!

Вспомнив собственный опыт, я добавила:

— Робин, надеюсь, ты не отключился, лежа на ней.

С изрядной долей достоинства, несмотря на пунцовый румянец, он возразил:

— Не ожидал от тебя подобной грубости, Джоан.

— Ах да, — сказала я, — надеюсь, «пророк сексуальности» хорошо присматривает за тобой.

Он смутился, неприязненно взглянул на меня и ушел. Я хотела извиниться, побежала за ним в школу, но Робина уже и след простыл — только хлопнула дверь мужского туалета.

Позже, в учительской, мне удалось извиниться, но он с трудом понимал, что я говорила, только пил одну чашку кофе за другой и щурил покрасневшие глаза.

Через день или два Рода начала откровенно дразнить его:

— Тяжело тебе с ней приходится, да? Мне казалось, ты можешь быть более выносливым, ты столько тренируешься… — И так далее в том же духе.

Мне немного не хватало Робина на подлокотнике моего кресла, но всю оставшуюся неделю он держался в отдалении. Цвет его лица чуть-чуть — но не радикально — улучшился, и он являл собой великолепный пример страдающего молодого любовника. Я очень удивилась, когда, несмотря на все это, он заявил, что по-прежнему собирается в театр.