Энрико Франческини - Любовница президента, или Дама с Красной площади

Капитан возвращается через полчаса. В руках у него пакетик. Он его показывает и, обращаясь, по-видимому, к нам, говорит:

— Глядите, какая колбаска… Мне ее устроил приятель из 15-го «Гастронома». Роскошная колбаса. Я уже много месяцев не видел такой…

Колбаса, видимо, привела его в хорошее настроение. Насвистывая, он начинает возиться с замком двери своего кабинета. Проходит добрых полминуты, прежде чем дверь поддается его усилиям.

— Почему это в Советском Союзе всегда все наполовину сломано? — спрашиваю его.

— Или наполовину работает, — отвечает капитан, — зависит от точки зрения. — И смеется, довольный своей остротой.

Лысенко лет сорок, телосложение плотное, со склонностью к полноте, волосы гладкие, напомаженные, зачесанные назад. Он в штатском, без галстука. Кабинетик у него такой, как в полицейских участках всего мира. Пачки бумаг и документов на покрытом пылью стеллаже, два маленьких письменных столика, на одном из них — пишущая машинка, металлический шкаф для бумаг, четыре деревянных стула, голые стены, кроме правой, на которой висит прошлогодний календарь с фотографией русской рок-певицы в сексуальной позе.

— Итак, господин капитан, — начинает Ориетта, — глава нашего корреспондентского бюро хотел бы узнать…

Но Лысенко останавливает ее жестом руки.

— Догадываюсь, о чем он хочет узнать. Для этого я его и вызвал. Так вот… Мне особенно нечего сказать… Да… К сожалению.

Говорит он отрывочно, с большими паузами.

— Расследование по поводу угрозы убийства. Вот. Увы. Но ничего нет. Ничего, мы ничего не нашли. Вас это удивляет? У меня тридцать человек. Что я могу сделать? Следить за пятнадцатью миллионами москвичей? Чтобы найти того, кто написал письмо? Анонимное. Да… Увы…

Молчит, будто ожидает, что я с ним соглашусь. Но здесь вновь вступает Ориетта:

— Господин капитан, это иностранный журналист! Корреспондент крупной газеты. Наша страна обязана его защищать. Милиция должна разобраться в этом деле. В прежние времена…

Лысенко вновь прерывает ее движением руки.

— В прежние времена этого бы не случилось. Вот. Да, конечно. Что, я, по-вашему, не знаю, что никто не рискнул бы тронуть иностранца? Этого бы не случилось. Да…

Я мог бы закончить его фразу: если не говорить о том, что в тихие брежневские времена любого иностранца рассматривали как врага социализма. Тогда с ним могло произойти что угодно. Подстроенный автомобильный наезд: КГБ был способен кинуть тебе под колеса старика, чтобы испугать тебя, шантажировать, выдворить из страны. Мог положить тебе в кровать какую-нибудь шлюху и арестовать за изнасилование. Ребенок просит у тебя на улице конфетку, а тебя фотографируют, потом предъявляют фотографии и обвиняют в растлении малолетних. Этого со мной не произошло, но теперь случилось нечто куда более серьезное: меня хотят без всяких церемоний попросту прикончить.

В то время, как мне приходят эти мысли, капитан продолжает говорить. Я через силу слушаю его. Теперь речь его набирает скорость, он говорит уже не запинаясь.

— Нет, — продолжает он, — я не имею ни малейшего представления о том, что это за группа ПД, которая подписала письмо. Нет времени этим заниматься, нет людей, нет средств. Единственной мерой, которую мы могли бы предпринять, было усилить охрану во дворе редакции и около дома. Если бы такая угроза была сделана в отношении русского гражданина, следствие давно было бы закрыто и мы даже не довели бы об этом до его сведения. Но поскольку дело идет об иностранном гражданине, существующие правила требуют, чтобы вы подписали заявление, в котором разрешаете нам прекратить расследование. Вы согласны подписать его или настаиваете, чтобы расследование было продолжено? Это ваше право. Но предупреждаю, что в этом случае в вашей жизни возникнут некоторые осложнения. Мне придется обратиться с официальной просьбой о том, чтобы за вами было установлено постоянное наблюдение, днем и ночью. Мы повсюду установим подслушивающие устройства. Вы должны будете следовать нашим инструкциям, принимать некоторые меры предосторожности, соблюдать определенный распорядок дня…

Ориетта начинает протестовать, но я пожимаю плечами. Я так и предполагал. И поспешно говорю:

— Хорошо, я согласен подписать.

Подготовленный уже заранее текст звучит скорее как категорический и неграмотный отказ от любого вида защиты в будущем, а не разрешение прекратить расследование.

«Нижеподписавшийся категорически просит компетентные органы милиции и другие органы власти не продолжать расследование, начатое по его же просьбе, поскольку в его адрес не последовало дальнейших угроз. Необходимое наблюдение, осуществляемое по месту жительства и по месту работы нижеподписавшегося, стало тяготить нижеподписавшегося, который просит прекратить в отношении него охрану и помощь в любой форме со стороны органов милиции. В случае, если настоящая просьба не будет удовлетворена, нижеподписавшийся оставляет за собой право обратиться в суд и в Министерство иностранных дел.

Подпись и дата».

— Короче говоря, — комментирую я, — это равносильно тому, если бы я просил вас предоставить меня собственной судьбе. Махнуть на меня рукой…

Капитан разводит руками. Чуть улыбаясь, выражая свою солидарность. Но замечаю, что сразу же после этого он переводит взгляд на пакетик с колбасой, который он до того положил на верхушку стеллажа за кипу бумаг. Его-то он наверняка будет охранять всеми силами.

Подписываю заявление.

— Поверьте мне, — произносит Лысенко с явным облегчением, — у нас нет другого выхода. Если бы это зависело от меня… Но мы все подчиняемся приказам…

— Конечно, — отвечаю я, — все. И в таком случае, это я приказал перестать охранять меня. Так что, если завтра случайно мне на голову упадет…

— Таковы правила, — резко обрывает разговор капитан.

В сущности, мне следовало бы его пожалеть: если после этого анонимного письма со мной произойдет какой-нибудь «несчастный случай», то теперь он будет нести ответственность перед советскими властями и итальянским правительством. Что он мог сделать со своими тридцатью милиционерами? Однако он вызывает у меня не сожаление, а злость. Мне неприятна мысль, что через пять минут, едва я выйду из его кабинета, он даст приказ милиционерам у моего офиса и около дома прекратить охрану. Я останусь один. Ведь я сам попросил его об этом. А он, Лысенко, тем временем думает о своей колбасе.

— Благодарю вас, — говорит он, беря у меня листок с заявлением.

— А копию мне?

— Это не предусмотрено правилами.

— А вы не могли бы сделать ксерокопию?

— Уж не думаете ли вы, что у нас в отделениях милиции есть ксероксы?