Анастасия Эльберг - Самая сладкая ложь

В первый раз, как ей показалось, Константин был немного нетерпелив, но для нее приоткрылась завеса над этим ощущением. Марика и не представляла, что такое возможно: каждый раз, когда она прижималась к нему и сосредотачивалась на ощущениях в стремлении сохранить их хотя бы на пару минут, внутри открывалось что-то новое, по глубине не сравнимое с испытанным раньше. Марика вряд ли нашла бы слова для того, чтобы описать эти ощущения. Она могла только восстановить в памяти обрывки, которые без труда складывались в цельную картину и заставляли испытать это чувство снова.

Она помнила, как откидывала голову на подушку, подставляя поцелуям шею и не убирая с лица растрепавшиеся волосы, просила его не останавливаться, хотя через долю секунды уже пыталась увернуться и умоляла его: «Пожалуйста, не надо, еще чуть-чуть — и я точно сойду с ума!», а потом мешала венгерский с польским, говоря сущую бессмыслицу. Когда же Константин, которого она уже несколько раз за эти долгие — сколько же прошло? — минуты успела назвать и мучителем, и чудовищем, и любимым, позволил ей разбить стены этого бездонного лабиринта, она прикусила губу до крови, безуспешно пытаясь сдержать рвавшийся наружу крик, и на несколько секунд потеряла сознание. Он изучал ее лицо — изучал так, будто смотрел на самую красивую в мире картину — после чего наклонился к ней и поцеловал.

— Я не испытывал подобного ни с одной женщиной, — сказал он, и Марика, которая в другой момент сочла бы эту фразу верхом пошлости, если не откровенной ложью, безмолвно кивнула. Она бы могла ответить ему то же самое, но сил для того, чтобы говорить, у нее не было — она чувствовала себя абсолютно опустошенной. Что не мешало ей думать о том, что это будет длинная ночь, и она не испытала и малой доли того, что ей предстоит испытать.

Потом они лежали, обнявшись, целовали друг друга, смеялись, пытались поправить простыни, лазали под кроватью в поисках затерявшихся подушек. Марика говорила, что надо хотя бы ради приличия взглянуть на приготовленный ужин, а, может, даже и перекусить. Константин просил ее решить, кем же он для нее является — чудовищем, мучителем или любимым, шутил насчет ее лингвистических познаний и демонстрировал расцарапанные плечи. Марика продемонстрировала прокушенную губу и пригласила гостя на кухню — отдать должное ужину.

… За эти семь лет в ее бывшем муже ничего не изменилось. Он остался таким же нежным, так же тонко чувствовал ее, как раньше. Правда, Марике показалось, что в нем появилось что-то более глубокое, мудрое, спокойное, которым он хотел поделиться с ней. Когда-то они могли проводить наедине долгие часы, будто специально растягивая время, и медленно наслаждаться друг другом. Так было и на этот раз, только теперь Марика гораздо острее чувствовала каждое мгновение и жадно впитывала происходящее.

— Я мог бы умереть ради того, чтобы насытиться тобой, — шепнул он ей, и она вспыхнула — Константин был единственным мужчиной, откровенность которого, пусть и совершенно естественная, как и все, сказанное им, каждый раз заставляла ее краснеть.

— Только после того, как умру я, — ответила она и подумала о том, что сейчас действительно могла бы умереть, но не до того, как она снова прикоснется к этому забытому чувству опустошенности.

… Уже пару минут Марика осторожно расчесывала волосы пятерней, но подавать голоса не торопилась. Она полулежала, облокотившись на подушку, и разглядывала лежавшего на расстоянии вытянутой руки от нее Константина. Он тоже молчал, вероятно, ожидая, что она заговорит первой.

— Наверное, мне следует предложить тебе выпить, — наконец, сдалась Марика. — Хочешь?

— Прямо сейчас? — спросил он рассеянно. — Не хочу.

— А чего же ты хочешь? — улыбнулась она.

— Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где была несколько минут назад. — И Константин положил ладонь на покрывало рядом с собой. — А я вернусь в ту реальность, где я был несколько минут назад. Самым лучшим вариантом было бы не возвращаться оттуда вообще, но утром мне, увы, придется это сделать.

— Так уж и быть, — согласилась Марика и легла, обняв подушку. — Но потом мы выпьем.

Константин погладил ее по волосам, коснулся лба и медленно провел пальцами ниже, до губ и шеи.

— Я расскажу тебе, какой сон снится мне почти каждую ночь, — сказал он. — Я просыпаюсь, а ты спишь рядом со мной. Так, как и было раньше. На часах начало шестого, я выключаю будильник, надеясь, что он тебя не разбудил. Одеваюсь, спускаюсь вниз, пью кофе. А перед тем, как уйти, я снова поднимаюсь в спальню. Целую тебя и шепотом желаю хорошего дня. И в тот момент, когда я поднимаюсь, я испытываю непередаваемо сильное чувство страха. Мне кажется, что тебя в спальне не будет. А потом я просыпаюсь. И это такое же утро, на часах начало шестого. Только тебя рядом нет. — Он помолчал. — Я, наверное, тебе ни разу не снился. Да?

Марика подвинулась чуть ближе к нему, и он обнял ее за плечи.

— Снился, — ответила она. — Хочешь, расскажу?

— Конечно, — согласился Константин.

— Помнишь, мы во время свадебного путешествия жили в замке в Баварии? Мне снилось, что мы ужинаем. Мы сидим на открытой веранде, вокруг ни души. Уже давно стемнело, стало прохладно. Ты снимаешь пиджак и предлагаешь мне его, но я отказываюсь. Через пару минут ты говоришь, что я могу простыть, и это испортит мне всю поездку. Но я говорю, что мне не холодно. А потом мне действительно становится холодно, и я говорю тебе: «Ладно. Так уж и быть. Если джентльмен решил замерзнуть, то я приму его пиджак». А ты улыбаешься и говоришь: «Вот. Так-то лучше. Теперь нам обоим будет теплее».

Марика поднялась и, подойдя к окну, приоткрыла шторы.

— Подумать только, — снова заговорил Константин, — мы целых три месяца разъезжали по Европе. А сейчас я и представить себе не могу, что можно провести три месяца вот так — гулять и ничего не делать.

— Как это — ничего не делать? У нас было много дел! Мы изучали достопримечательности, ходили по магазинам, покупали одежду и книги, исследовали рестораны, театры, музеи и картинные галереи. А в оставшееся время мы занимались любовью. У нас было много оставшегося времени, так что мы были постоянно заняты, — добавила она после паузы.

Марика села в кресло у окна. Она наклонилась вперед, и свет луны упал ей на лицо.

— Я хочу задать тебе вопрос. Личный. Можно? — спросила она.

— Ты можешь задать мне хоть тысячу самых личных вопросов.

— После меня у тебя были женщины? То есть, такие… ты понимаешь. Не только ради секса.

— Неужели ты считаешь, что я способен встречаться с женщиной только ради секса?

Она замотала головой.

— Конечно же, нет! Я плохо объяснила.

— Я понял, о чем ты. Были. Но это были не те женщины. Кроме одной, пожалуй.