Фред Стюарт - Блеск и будни

Он почтительно воззрился на нее.

— Обожаю вас, — прошептал он.

Лиза закатила глаза. Она поняла, как надо поступать дальше.

Особняк «Италианата» на Пятой авеню занимал весь квартал и был похож на дворец Медичи во Флоренции, это, собственно, и задумал архитектор. Гражданская война привела к бурному росту цен на бирже Уолл-стрита, который не повторялся в последующие шестьдесят лет. И хотя многие в это время обнищали, подобно Лизе, состояния, которые нажили себе другие, породили класс мультимиллионеров, подобных которым Америка не видела за всю свою предшествующую недолгую историю. Самым ярким проявлением этого огромного нового богатства было строительство помпезных особняков, которые затмевали вызывавшие в прошлом уважение здания из коричневого камня. Алекс оказался в авангарде этого движения толстосумов со своим готическим нагромождением, до завершения строительства которого он так и не дожил. Но Отто Шенберг не замедлил последовать его примеру и к моменту капитуляции Ли в 1865 году дворец Медичи, как быстро прозвали его особняк, уже поднялся на Пятой авеню, его мрачные каменные стены выглядели не только как дворец, но и как крепость-тюрьма.

Пятидесятилетний Отто Шенберг стал одним из самых удачливых банкиров Нью-Йорка, а его банк — американским филиалом крупнейших европейских банков, которые вливали деньги в бурно развивающуюся экономику Америки. Отто не только пожелал построить дворец в Нью-Йорке, он захотел заполнить его сокровищами прошлого. Как и большинство нуворишей, он вознамерился подмаслить свои социальные позиции искусством — религией влиятельных людей. Поэтому на стенах просторных салонов и гостиных повесили огромные, мрачного вида итальянские полотна в тяжелых рамах в стиле барокко. Гобелены, а также подходящую для этого дворца мебель, приобрели у обедневших европейских аристократов. Когда особняк обставили, Отто въехал в него. Теперь финансовый магнат, сын портного из Мюнхена, почувствовал удовлетворение.

Вернувшись домой после обеда в «Дельмонико», Джеффри поднялся в свою спальню, чтобы проспаться после значительного количества принятого за обедом с Лизой вина. Примерно в пять его разбудил стук в дверь.

— Да? — сонно отозвался он.

— Мистер Джеффри. — Голос принадлежал одному из слуг. — Ваш отец желает вас видеть в комнате для игр.

— Опять пристают, — пробормотал Джеффри. — Ладно, сейчас спущусь.

Умывшись и прополоскав горло с одеколоном, он вышел из своей комнаты и стал спускаться по громоздкой каменной лестнице в огромный зал в два этажа, где висели бесценные картины Тициана. Прошел по мраморному полу, его шаги эхом отражались в сумрачных нишах, окружавших зал. Вошел в длинный, покрытый ковром зал, в котором висели другие картины, стояли сундуки восемнадцатого столетия, уставленные статуями, безделушками, табакерками, усыпанными драгоценными камнями, которые собрал его отец, чтобы утолить ненасытную жажду обладания утонченным, редким и прекрасным. Наконец он подошел к двери орехового дерева и постучал.

— Входите.

Прозвучал знакомый, басистый голос его отца с характерным немецким акцентом. Джеффри отворил дверь и вошел. Гигантский дом отапливался большими угольными котлами, установленными в подвальном помещении и сделанными по новейшей технологии, и несмотря на то, что в камине высотой в восемь футов в комнате для игр полыхал огонь, Джеффри почувствовал себя довольно зябко, подойдя к отцу, хотя дело было в июле. Отто Шенберг был внушающим почтение отцом.

— Ты хотел видеть меня, отец? — спросил Джеффри, остановившись перед позолоченным французским письменным столом, на котором великий банкир раскладывал карты. Отто Шенберг был красивым человеком — высоким, стройным и худощавым. У него были свисающие усы а-ля Бисмарк и совершенно гладкая лысина, макушка настолько гладкая, что в ней отражалась газовая люстра, висевшая над его головой. Любой человек с юмором воспринял бы название «Комната для игр», как шутку. Стены были покрыты темными панелями, тяжелый бильярдный стол на толстых ножках, столики для игры в трик-трак — все выглядело скорее как в музее. Но Отто эта комната нравилась.

Он взглянул на своего единственного сына. Его темно-голубые глаза, казалось, пробуравили череп Джеффри.

— Некоторое время назад я получил записку от женщины по фамилии Синклер. Она утверждает, что ты пристаешь к ней. Неужели это правда?

Джеффри почувствовал себя неловко, напрягся.

— «Приставать» — это не то слово, которое здесь подходит, сэр.

— Значит, правда, что ты знаешь эту женщину?

— Э… да, сэр. Между прочим, я угостил ее сегодня в «Дельмонико» обедом.

Отец уставился на него.

— Ты… ходил в общественное место с этой женщиной? Ты что, спятил? Разве тебе неизвестно, кто она такая? Разве ты не знаешь, что она из себя представляет?

— Я только знаю, что она самая красивая женщина на свете! — выпалил Джеффри. — И если мне удастся уговорить ее когда-нибудь выйти за меня, то клянусь, что женюсь на ней!

— Женишься? Значит, это серьезнее, чем я представлял себе. Тебя придется образумить, сэр, или ты, наконец, расскажешь мне, в чем здесь дело! Она написала, что возвращает меховую шубу, которую ты ей купил. Разреши поинтересоваться, чем ты заплатил за такую покупку?

— Я записал это на твой счет в магазине «Синклер и сын».

— Проклятие, сэр! ПРОК-ЛЯ-ТИЕ! Я не допущу этого! Покупать шубу артистке, женщине с ее репутацией!

— Папа, ты все время поносишь ее — почему? Что она сделала такого?

Отто остыл.

— Может быть, я несправедлив по отношению к тебе, — признался он. — Возможно, ты ничего не знаешь о ней. Позволь мне привести тебе несколько фактов о миссис Синклер, фактов, которые стали мне известны от лондонских друзей. Известно ли тебе, что она пользуется дурной славой в Англии, потому что была любовницей маркиза Понтефракта?

— Да, конечно, — тут же отозвался Джеффри. — Очаровательно, не правда ли? Я просто восхищаюсь этим человеком.

Отто опять уставился на сына.

— У тебя удивительно потворствующее отношение к морали, сэр, — произнес он. — Возможно, дорогостоящее обучение в Йеле, за которое я плачу, страдает недостаточным вниманием к таким основополагающим истинам, как приличия и честь. Известно ли тебе о слухах, что ее старшая дочь, Аманда, рождена от некоего аристократа?

— Я слышал об этом, сэр. Да.

— Тебе известно также, что ее судили в Лондоне по обвинению в убийстве отца?

— Да, и ее помиловали. Всю эту историю подстроили рабовладельцы Виргинии. Отец, то, что ты говоришь, не меняет простой истины — она просто ангел, и я обожаю ее.

— Меня радует лишь одно, что твоей дорогой матушки нет в живых и она не слышит твоих слов. — Отто поднялся, поправил свой сюртук, остановился у огня камина, заложив руки за спину. Через некоторое время он повернулся и опять посмотрел на сына. — Запрещаю тебе встречаться с этой женщиной, — твердо сказал он.