Ирина Лазарева - Голубая искра

Ясное дело, покойнику было под восемьдесят, ходил на костылях, оступился, головой ударился – много ль старику надо. Приехала похоронная бригада, увезли Петра Тимофеевича в морг. Народ еще долго не расходился, какое-никакое событие, хоть и печальное, но всколыхнувшее стоячее болото вольшанского быта.

Никто не удивился, когда Дуся с племянницей появились в сопровождении Якова. Видно, связь колдуна и Евдокии так же прочно вошла в общественную повседневность. Не было здесь молодок, готовых позлословить, или мужиков, способных приревновать, а старикам многое давно стало безразлично.

Старушки посудачили и разошлись. Яков же ходил по огороду как ищейка, приседал, что-то разглядывал, в дом зашел, все там осмотрел, поковырял щепкой в щелях пола. Сходил к сараю, потом за ворота, при этом хмурился все больше, но ни слова не произнес. Выйдя за ограду, завертелся вдруг, размахивая руками, как флюгер на крыше, а носом точно ветер ловил. Соседка Марфа, живущая напротив, наблюдала за его упражнениями из-за плетня; морщины на ее лице сформировали устойчивую старческую маску: глаза-щелочки, рот растянут, то ли улыбается бабушка, то ли плачет – не разобрать.

Яков пошел к ней, бабуля попятилась, но остановилась неподалеку.

– Слышь, Марфа, рассказывай давай, что видела, что слышала. Выкладывай как на духу, – потребовал колдун.

– Да ить чё рассказывать? – обмерла та. – Вчера ишо живехонек был, а седни кликнула его, а ен уж преставился.

– Так-таки не ведаешь ничего. А, Марфа? Ты смотри не лги мне, я неправду нутром чую. За обман отомщу жестоко, так и знай.

Старушка боязливо скукожилась, перекрестилась несколько раз:

– Пошто ты меня пужаешь, Яков? Мое дело маленькое, вечор от самовара сразу спать завалилась, ты лучше соседа мово, Черенка, спытай, он по ночам не спит, мается, может, и видал чего.

Дед Черенок тем временем подслушивал, притаившись за поленницей, но разоблачения не выдержал, зашелся от возмущения, высунул голову на длинной тощей шее:

– Тьфу ты, пропасть, кто тебя, старая морковка, за язык-то тянет?

– Ты с Тимофеичем дружил, с им пруд камнями обкладал, а бывало, допоздна на крыльце засиживались, – запальчиво отбилась старушка, – а еще мне Тимофеич сказывал, что ты ему тридцать рублев задолжал. Скажешь, нет?

– Да ты… да я… ты чё несешь, окаянная? – задохнулся дед, побежал в калитку и очутился на улице перед своей обидчицей.

– Чё-чё… Может, ты, анчихрист, его за тридцать рублев-то и порешил! – дразнилась бабка. – Глянь, Яша, вон и лопата евонная лежит. Небось той лопатой и пришиб старика.

– Какая лопата?! И не моя она вовсе, врешь ты все, балаболка бесстыжая! Дались тебе тридцать рублев. Я позабыл давно, и к Тимофеичу давеча не ходил. – Дед потоптался в нерешительности, но все же не смог утаить правды: – А ты послушай, Яков, что я тебе расскажу. Марфа хоть и пустомеля, но сейчас дело говорит – не спалось мне ночью. Вышел я, значит, до ветру в третьем часу – как раз, пока вставал, ходики два раза пробили. И видел, как кто-то шел по улице в сторону дороги. Миновал дом Тимофеича и пропал в темноте. Я, грешным делом, на тебя сперва подумал, потому что на ем вроде как ряса поповская была. Токмо черная, твоя-то даже в темноте светится. А ты евон и вовсе в сапогах нынче. Да и росточком тот пониже тебя будет. Не-е, точно хлипше, у тебя-то косая сажень в плечах.

В глазах Якова зажегся желтый кошачий огонь, он даже облизнулся, совсем как кот.

Баба Марфа, напротив, струсила окончательно, всплеснула руками и заголосила:

– Никак Савелий покойный в деревню наведался! Ох, несчастье-то какое! Дурной знак. Диякон ить, сказывают, к смертям является. Тимофеич – первый знак. Тепери всем нам беречься надо!

– Ты чё каркаешь? – взвился Черенок. – Кабы это призрак был, Яков бы его сразу учуял. Правда, Яша? – подобострастно осклабился дед.

Яков не ответил, резко развернулся и тронулся трусцой в сторону шоссе. Все участники беседы осторожно пошли следом, держась на почтительном расстоянии.

– Видали? – шелестел Черенок, поспешая не твердым стариковским шагом за женщинами. – Яков наш как ищейка, нос по ветру – и пошел. Бывалоча, скотина пропадет али баба в лесу заплутает, Яков обязательно найдет. А как-то кража приключилась, у Бирюковых со двора лошадь увели, так Яша вмиг вора нашел, трех часов хватило. Не то что полицейские, те нипочем не докопаются.

– Кто же здесь может украсть? – удивилась Лиза.

– Городские фулюганы приехали рыбачить, безобразничали, рыбу динамитом глушили, ночью напились и увели лошадь забавы ради. Так с помощью Якова их сразу по двум статьям замели – за браконьерство и за кражу.

– Что ж тут странного? Ведь он ясновидящий, – вставила Дуся не без гордости.

Старик вдруг затрясся, тоненько захихикал в кулак, хитро поглядывая на Дусю:

– А то! Небось и у тебя что надо враз под юбкой разглядел.

– Тьфу, срамник, старый черт! – возмутилась Евдокия. – О душе думать пора, а он все туда же!

Яков, согнувшись в три погибели, разглядывал следы колес на земле и дальше, на асфальте.

– Обнаружил что-нибудь? – спросила Дуся.

Тот только фыркнул и кинулся вперед по шоссе, затем резко метнулся в сторону, там и вовсе пропал среди стволов.

– Ну все, ищи-свищи, теперь не скоро объявится, – пожала плечами Дуся и повернула обратно к дому.

– Как ты с ним уживаешься? Не человек, а ртуть, – заметила Лиза.

– Зато с ним не заскучаешь, – улыбнулась тетка.

Лиза отметила, как мягко засветились у Дуси глаза, и вновь подивилась причудливым поворотам судьбы: когда-то деревенская девушка поехала искать удачи в большом городе, что едва не стоило ей чести и свободы. Она чудом смогла вырваться из лап преступников; хлебнув ужаса и лишений, вернулась в глушь, чтобы навечно похоронить здесь свою молодость, женственность, способность любить, но именно в этой богом забытой деревушке нашла своего странного, непредсказуемого любовника и, очевидно, настоящее женское счастье.

У самой Лизы личная жизнь не клеилась. За плечами был кратковременный брак, оставивший в душе лишь сожаление и болезненные воспоминания, хорошо, хоть развелись без осложнений. А нового увлечения не случилось. Слишком много времени она отдавала работе. У нее был шанс закрутить служебный роман, за ней настойчиво ухаживал Леонид Ганжа, младший научный сотрудник, работавший, как и Лиза, под началом Крымова. Подъезжал к ней то с одного бока, то с другого. Но Лиза кандидатуру Леонида для себя даже не рассматривала. Не то чтобы ей нужен был красавец, на что молодой человек не мог претендовать даже с большими натяжками – Леонид был невысок, бледен, внешне неинтересен, кроме того, абсолютно лишен какого-либо мужского или личного обаяния. Болезненная застенчивость мешала ему раскрепоститься, даже ухаживал он за Лизой словно из-под палки, как будто заставлял сам себя. Он часто совершал импульсивные, необоснованные поступки и в целом оставлял впечатление нервной натуры. Лизе постоянно становилось неловко в его присутствии, он как бы навязывал ей чувство вины, так как вызывал жалость своими неумелыми попытками сблизиться. Раз за разом ей приходилось изобретать причины, чтобы отказаться от очередного предложения – сходить в кафе, в кино, в театр. Часто он предъявлял уже купленные билеты, чем еще больше осложнял ситуацию. Лиза поражалась его упорству: другой бы давно сообразил, что не нравится девушке, и отстал. Временами Лизу охватывало раздражение, ее так и подмывало резко выразить ему свою неприязнь, но, едва взглянув в его потерянное лицо с ускользающим взглядом, она снова щадила парня и начинала выдумывать очередную причину для отказа.