Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

— Нет, ничего не случилось, — ответил Грант, — а что?

— У тибе голос такой, — сказал Рене.

— Нет, немного простудился, вот и все, — ответил Грант.

— Усе будит готова. Я встречу в аэропорт. Цилуй Лаки за мине.

— Конечно, — ответил Грант, горько усмехнувшись: Хансель и Гретель, дети в лесу… Допив, он пошел к Бонхэму.

Большой ныряльщик сидел во вращающемся кресле, задрав ноги на стол, а рядом лениво развалился Орлоффски.

— Только погода и дает парням передохнуть, — ухмыльнулся Бонхэм и опустил ноги.

Грант решил сразу же выложить карты на стол.

— Мы улетаем, Эл. Я и Лаки. Мы на несколько дней возвращаемся в Кингстон.

— Погода в Кингстоне такая же, — ответил Бонхэм. — Ты и там не сможешь нырять.

— Знаю. Но мы едем не из-за этого. Лаки хочет повидаться с Рене и Лизой до отъезда в Нью-Йорк. Так что, похоже, спасательная операция для меня закончилась.

— Осталось достать пять пушек, — сказал Бонхэм. — Надо думать, за пять-шесть дней управились бы.

— Это уже не со мной. Мне нужно в Нью-Йорк. Присмотреть за новой пьесой. Начало репетиций. — Странно, когда ты так себя чувствуешь, даже разговаривать тяжело. Все дрянь, все чепуха.

— Что с тобой, парнишка? Видок у тебя, будто потерял лучшего друга, — грубовато спросил Орлоффски.

— У меня нет лучших друзей, — живо выдавил из себя Грант. — Я думал, ты это знаешь, — Ему снова разонравился Орлоффски, когда исчез первый отблеск успешного вояжа поляка. Он был убежден, что «Икзекту» украл Орлоффски. — Ты можешь помочь Элу закончить работу, — добавил он, как бы подумав.

— Шутишь? — заревел Орлоффски. — Многократные погружения на сто двадцать футов и сорок семь минут на декомпрессию? И не собираюсь. Мне не надо шукать приключений. И я не работяга. Я простой подводный охотник.

Гранта это позабавило.

— Это так опасно, Орлоффски?

— Ты знаешь, как это опасно, — быстро вставил Бонхэм из-за стола. — Все в порядке. Я сам доделаю. Просто дольше будет. А может, мы с тобой доделаем, когда придем сюда с первым плаванием «Наяды». А как насчет твоей доли в тех семи, что мы уже подняли?

— Мне все равно, — сказал Грант. — Вложи их в шхуну. Пришли мне бумагу, но все деньги вложи в шхуну. — Он встал. Он ощутил, что теперь не может спокойно сидеть. — Но есть еще кое-что, что я… — мямлил он в смущении. Он понял, что не знал даже, что хотел сказать. Он поразмышлял. — Ах да! Как насчет… Как насчет возможности найти золото и серебро, знаешь, другое барахло могло же быть на том корабле?

— Ни шанса, — ответил Бонхэм и пожал плечами. — Понадобилось бы оборудование, как у Эда Линка на «Си Дайвер», чтобы хоть что-то найти под песком. Когда все засыпало, то найти что-то могут только такие, как Эд Линк, а не мы. Да и для Линка, может, слишком глубоко. — Он встал из-за стола и вышел с Грантом на улицу. — Слушай, мне сообщили, что «Наяду» вскоре доделают. Может, через пару недель. Значит, как только приедет Сэм Файнер, мы можем плыть меньше чем через месяц. Если это правда, глупо было бы возвращаться в Америку и тут же лететь сюда. Почему бы не остаться? Ты бы смог прожить на сэкономленные на авиабилетах деньги.

— Не могу, — сказал Грант. — Я должен возвращаться в Нью-Йорк из-за пьесы. А Лаки хочет слетать до отъезда в Кингстон. Ну, у тебя есть мой нью-йоркский адрес. Пошлешь телеграмму. Да и… э… Лаки, может, не захочет плыть с нами.

— Что-то случилось? — спросил Бонхэм.

— Нет. А что?

— Вид у тебя странный, — сказал Бонхэм. — Я подумал, может, какая-то неприятность на вилле.

— Нет, — ответил Грант. — Ничего, — Он ощутил, что едва способен думать, и хотел уйти. — Слушай, пошли телеграмму. Наверное, мы неделю в Кингстоне пробудем. О'кей?

— О'кей, — ответил Бонхэм. Они (довольно печально, отметил Грант) пожали друг другу руки.

Затем Грант обнаружил, что не может сосредоточиться. Последовательность исчезла. Мысль, внимание скакали. О чем он все-таки мог думать, так это о том, как взбесилась Лаки, более чем взбесилась, — абсолютно отстранилась и оледенела. Куда бы он ни сворачивал, он все равно упирался в ту же каменную стену. А по другую ее сторону осталось все солнце. И ничего не поделаешь. На вилле он зашел к Эвелин.

— Лаки и я уезжаем.

— Я думала, что это возможно, — Эвелин вышла с ним на веранду.

— Я хотел сам вам сказать. И спасибо за все, что вы для нас сделали. В полночь у нас самолет на Кингстон.

— Кэрол заперлась у себя в комнате, — сказала Эвелин. — Она бы хотела знать, не может ли она как-то поправить дело. И просила меня помочь.

— Ничего не надо. Вряд ли мы можем здесь остаться. Я бы не хотел, чтобы Лаки оставалась. Ясно, что и она не хочет.

— Видимо, — сказала Эвелин, — Кэрол говорила довольно оскорбительные вещи.

— Оскорбительные! Вы их слышали?

— И все же, чем я могу помочь? — улыбнулась Эвелин. — Пока еще…

Грант глянул на нее, их хозяйку, высокую, как статуя, женщину с циничным лицом, которую он теперь знал вдоль и поперек. Всего два вечера тому назад, выйдя после полуночи на улицу, он видел, как она с Лес Райт сидели, прижавшись друг к другу головами, на старых каменных ступенях, которые никуда не вели, на стороне, обращенной к горам. Он наблюдал, как Лес Райт начала расчесывать при лунном свете длинные серые волосы на запрокинутой назад голове Эвелин. Он ушел на цыпочках, чтобы они его не заметили.

— Там дверцу разнесли, — проговорил он.

— Не страшно, — ответила Эвелин де Блистейн. — Для Кэрол ужасно тяжело видеть здесь вас вдвоем.

— Это же ее мысль, — сказал Грант. — Не я же просил о приезде.

— Легко заметить, что она бешено влюблена в вас, — заметила Эвелин.

Грант не знал, что сказать, в чем признаться.

— Она говорила вам?

— Нет, но…

— Не думаю, что она вообще может любить. Кого-нибудь или что-нибудь. Разве что себя, и то немного.

— Она считает, что любит вас.

— Приемные матери часто влюбляются в сыновей, — сказал Грант. — Особенно если у них нет собственных детей.

— Да, верно, — подтвердила Эвелин. — Вы видели Ханта?

— Нет. Не видел.

— Не думаете ли вы, что с ним следует попрощаться?

— Думаю, да, — ответил Грант. — Где он?

— Они с Полем пошли в оранжерею посмотреть на новые саженцы. Оба они притворяются, будто ничего не произошло, задницы.

— Так и должно быть, — сказал Грант. — Ну, спасибо. Пойду повидаюсь с ним.

Хант Эбернати увидел его из оранжереи и вышел, чтобы он не входил. Он спокойно взял его под руку и повел через газон. Серые глаза у него были озабочены, и от этого морщинки вокруг них стали еще резче.

— Что ты собираешься делать?

— Возвращаюсь в Кингстон, Хант. Улетаем полуночным рейсом.

— О, может, не нужно таких решительных действий, — сказал Хант. — Возможно, если…