Марианна Кожевникова - Входи, открыто!

— Мама! А я знаю, как его зовут, — проговорила Иришка, и глаза у нее стали совершенно круглыми. — Это Мартин, мама! Гусь Мартин! А что, если Нильс тоже тут?

Ляля и сама невольно оглянулась вокруг, ища крошку Нильса в деревянных башмаках, о котором читала Иринке.

— Нет, Нильс дома остался, в Швеции, — уверенно сказала она, не увидев вокруг никакого Нильса. — Ты же помнишь, он снова стал большим мальчиком и вернулся домой.

Раздался телефонный звонок.

— Это папа! Папа звонит! — обрадовалась Иринка.

Ляля взяла трубку, но звонил не Миша, а с работы. Пришла верстка с вопросами, снимать их нужно срочно. Завтра с утра.

— Сейчас буду соображать, — со вздохом сказала Ляля, — я же договорилась, что завтра не приду, буду сидеть с дочкой.

— Звоните тогда главреду и передоговаривайтесь, — сказала секретарша и повесила трубку.

— Главреду звонить не буду, — произнесла вслух Ляля, прекрасно понимая, что никто, кроме нее, вопросов не снимет и она больше всех заинтересована, чтобы книга вышла в срок. Книга была сложная, и чем скорее она сбудет ее с рук, тем будет всем лучше. — Мне завтра на работу нужно, — сказала она Иришке, — куда ж мне тебя девать?

— Никуда меня не девай, — солидно заявила Иринка. — Ты папе позвони, пусть приедет, мы с Мартином играть будем.

— Хорошая мысль! — согласилась Ляля. — Если свободен, пусть приедет. Я вернусь не поздно. Сниму вопросы и приду. Сейчас мы папе и позвоним.

Миша был дома.

— Я только собрался тебе звонить, — сказал он. — Как Иринка?

— Молодцом. Соскучилась. Хочет тебя видеть. Ты не мог бы завтра с ней посидеть, меня на работу вызывают.

— Посижу. Я тоже без нее очень соскучился. Во сколько приезжать?

— В одиннадцать.

— О'кей. Давай дочку.

Лялю опять царапнуло, что скучает он только по дочке, что даже из вежливости не скажет «без вас».

Папа с дочкой ворковали по телефону, а Ляля тем временем опять убрала коридор, ванную и снова заманила туда гуся, закрыв дверь на щеколду.

— Живи там, — сказала она. — А нам спать пора!

— В субботу мы с папой в цирк пойдем! — объявила Иринка, повесив трубку. — А завтра я ему Мартина покажу, у нас тоже представление будет, как в цирке!

— Отлично! Я за тебя рада. Снимай-ка свои одежки, я их в машину запихну. А вот когда мы с тобой мыться будем, ума не приложу, гусь-то в ванной!

— И не надо мыться, — басовито рассудила крутолобая Иришка. — Я же чистая, как снежок, как гусек!

Гусь гоготнул, словно бы соглашаясь с ней, потом еще раз сказал га-га-га, желая спокойной ночи, и затих.

Ляля сама раздела дочку, уложила ее в кровать, и они долго еще потихоньку разговаривали и смеялись. А когда Иришка уснула, Ляля все сидела на краешке кровати и держала маленькую мякенькую ручку. На душе у нее было тихо и спокойно: Иринка дома, какое счастье!

Рядом с Иринкой и о Севе думалось спокойнее. После того как Ляля рассталась с Мишей — а было это уже года три назад, — в ее жизни появился художник Сева. Сева иллюстрировал сонеты Шекспира. Книгу вела Ляля. Они вместе читали сонеты, она ему рассказывала о загадочном английском драматурге, который то ли существовал на самом деле, то ли был маской высокообразованного лорда-аристократа, то ли псевдонимом философа Бэкона. Заинтригованный таинственной судьбой гения, очарованный темпераментной Лялей, Сева сделал такие потрясающие иллюстрации, что получил за них международную премию на книжной ярмарке. Совместная работа увлекла и сблизила художника и редактора, влюбленность в Шекспира очень скоро стала просто влюбленностью, они и сами не заметили, как начался их роман. Ляля воспарила к небесам. Разве мог сравниться сухой ироничный Миша, который постоянно над ней подтрунивал, с восторженным романтичным Севой? От Миши она только и слышала:

— Гегель посоветовал бы тебе, Ляленька… Вот если бы ты почитала Платона, то тебе стало бы ясно, что ты…

И это тогда, когда она делилась с ним своими откровениями в области изящной словесности или откровениями по поводу того или иного гениального автора!

Кроме того, что Миша был математиком, он был еще эрудитом и знал все. Лялю Мишино всезнайство раздражало. Она открывала, а он, видите ли, знал. Ужасно! Во всех его познаниях ей виделось высокомерное к ней пренебрежение, и оно оскорбляло ее до глубины души.

К тому же математик Миша любил во всем последовательность и упорядоченность, а Ляля ждала чудес, полагалась на интуицию, уповала на сюрпризы судьбы и неожиданности. Мишина прозаичность была ей невыносима. И она, как могла, защищалась, отстаивала себя. А Миша — себя. Вот они и ругались. Услышав:

— Ляленька! Свари борщ, он у тебя гениальный.

Тут же огрызалась:

— Сам свари! И рубашки можешь сам погладить! Я тебе, кажется, жена, а не домработница!

— Только кажется, — тут же сухо и обиженно отвечал Миша. — До жены тебе еще расти и расти!

Проблема роста оставалась для Ляли болезненной, она не любила, когда ей напоминали, что она осталась маленькой в век длинноногих сухопарых дылд. Подобных инсинуаций она не терпела. И вообще, если говорить честно, она вышла замуж впопыхах. Ей тогда была очень плохо, она нуждалась в помощи, в поддержке. Миша оказался рядом. А потом, после смерти матери, Ляле стало еще хуже, чего она только не вспомнила, в чем себя не обвинила. Но как могла держалась, цеплялась за свои восторги, и ирония Миши была ей как острый нож, обижала, больно ранила. В один прекрасный день Ляля поняла, что Миша просто-напросто карьерист, который женился на квартире. Он ведь иногородний. У него мама где-то в Екатеринбурге живет, даже на свадьбу не приехала… И когда Ляля вдруг поняла это, она взорвалась:

— Ах, кажется, что жена? Так пусть ничего тебе больше не кажется! — заявила она. — Не жена, значит, разъезжаемся, и точка!

Про квартиру она ничего говорить не стала. Это было оскорбительно, в первую очередь для нее. Пусть остается на его совести. Она в такое вмешиваться вообще не будет. Но жить вместе они не будут ни дня!

Ляля мигом собрала Мише чемодан и выставила его за дверь. Миша надел пальто, вышел, взял чемодан и уехал. Бессловесный Мишин отъезд поразил Лялю до глубины души, она до сих пор не могла его переварить, он остался для нее загадкой. Неужели до такой степени карьерист? Или все-таки не карьерист вовсе? Во всяком случае, на такое она не рассчитывала, она ждала чего-то совершенно другого…

Совершенно другое и было с Севой. За приготовленный обед он целовал ей ручки, вместо отглаженных рубашек носил свитера и майки. Дни запестрели множеством друзей, расцвели любимыми Лялей неожиданностями. Токи всевозможных ожиданий наполнили и пронизали обычную, привычную жизнь. Каждый день сулил что-то непредвиденное. «Чудо какое-нибудь», как любила говорить Ляля. Но среди всевозможных чудес и неожиданностей ей стало куда труднее управляться с Иришкой. Однако Ляля ухитрялась совмещать несовместимое: богемную жизнь и детский режим. Иринка ходила в детский сад, Ляля всегда сама забирала ее, а дальше все складывалось по-разному: иногда она сидела дома и работала, иногда подбрасывала дочку подруге, иногда приходили друзья и сидели ночь напролет. С Севой они иногда виделись каждый день, а потом не виделись целыми неделями.