Владимир Лорченков - Свингующие пары

Меня, оси мироздания, нарушившей всего его законы и каноны: со стороны мы выглядели как тройка сумасшедших советских акробатов, решивших в нарушение всех законов физики выстроить на постели слово ЕБЛЯ.

И у нас получилось, понял я, глядя на наше отражение в зеркальной стенке шкафа в углу.

После чего младшая прикусила мне грудь, старшая вытащила язык еще сильнее, и я спустил, содрогаясь целую вечность. Я попал в рай, кончая. Это был настоящий оргазм, а не простое семяизвержение. Молочные реки и кисельные берега, страна Нигде и Никак. Если бы в вагине были шлюзы, они бы сломались, унесенные чересчур бурным потоком. Моя сперма кипела, думаю, я выварил ей все внутренние стены, и обжег матку навсегда. Она могла быть спокойна: от семени такой температуры не рождаются дети. Может быть, сверхъестественные существа? Суккубы? Неважно. Это было наслаждение, чистое наслаждение, в животном, беспримесном виде. Наслаждение, которое несколько месяцев гнило на солнце, пузырясь и пуская струйки углекислого газа, а потом профильтрованное через сито, и процеженное через марлю, тщательно смешанное со спиртом и с сахаром, и прошедшее, наконец, все витки змеевика, сооруженного ученым латинским монахом. Спиритус вини чресел. Хорошо, что Алиса меня не видела, подумал я, руководя работами по подтирке своего члена. Она всегда не любила видеть меня в моменты простых, естественных, удовольствий. Я держал обеих за волосы и вытирал их головами себя, отчего у меня снова случилась эрекция. Они довольно заворчали, – две мурены, получившие, наконец, в бассейн несчастного черного раба, не справившегося с массажем римскому господину, – и принялись обживать меня вновь.

Ах, шлюшки, сказал я, смеясь.

Где ваши мужья, спросил я.

Мы здесь без них, сказала старшая.

А они вообще у вас есть, сказал я.

Это было настолько глупо и неважно, что они меня и ответом не удостоили. Потом старшая взгромоздилась на меня, и спросила.

Не хочешь попробовать моего молочка, сказала она.

Не стоило даже и пытаться. Алиса бы по лицу все поняла. Я представил себе яростный взгляд, искаженные губы.

Что блядь, попробовал молочка, бросила бы она.

И то, пару месяцев спустя после вечеринки. Пару месяцев молчания. А я был слаб, слишком слаб, чтобы протянуть еще пару месяцев напряженного поединка, который мы и так вели больше года перед тем, как решили сюда прийти. Еще нескольких раундов я бы не выдержал. Так что я увернулся от брызнувшей прямо в меня струи – она играла собой, как ребенок, получивший водяной пистолет, радостно и увлеченно, – и повалил ее рядом. Шлепнул по заду. Надавил на затылок и вернул туда, где старалась младшая. Постарался быть вежливым.

Извини, не сегодня, сказал я.

Она что-то промычала в ответ, но я уже не обратил внимания. Дверь в нашу комнату приоткрылась и я увидел картины Босха, рисуй тот не чудовищ, а обычных людей, и рисуй он их во время массовых совокуплений. Что же тогда в этом осталось бы от Босха, попробовал понять я, и дружный вопль разочарования, донесшийся снизу, просигнализировал, что отвлечься лучше позже. Так что я вновь сконцентрировался на ебле – как ни странно, пришло и озарение насчет Босха, в таком случае от него здесь осталась бы невероятная скученность на полотне, понял я, блаженно откидываясь, – и у меня затвердел. Я опустил руки и стал играть грудью старшей, мять, сжимать, крутить.

Трахнешь меня сюда, сказала она, и сказала не своим голосом, а разве есть более красноречивое свидетельство того, что женщина возбуждена. Ведь когда она говорит не своим голосом, это значит, что дыра завладела ее телом, завладела по-настоящему, и это она, дыра, говорит.

Когда в них вселяется ебля, они теряют, в первую очередь, голос. Ими говорит желание.

Только потом они теряют голову, да и та возращается к ним очень скоро – как, например, к тощей подружке моей молочной старушки, которая стала с сожалением поглядывать на текущую из себя белую слизь.

Вот что значит не подумать, подумал я, забираясь – она помогала мне, как паж помогает рыцарю подняться в седло, – на груди старшей.

Там она сомкнула над моим членом их мягкий свод, и мы умчались вдаль, на розовые галлюциногенные поля. Там перебегали с цветка на цветок Дюймовочки и порхали разноцветные эльфы, ровно семь штук, по числу цветов радуги, и уж эта-то радуга, поверьте, никакого отношения к педерастам не имела. Они веселились и смеялись, зависнув тучей цветной мошкары над нами, и глядя, как тупая грозная головка моего члена бьет ее в подбородок, перед тем, как снова нырнуть в пучину грудей. Мой член то пропадал в ее груди, то появлялся, словно грозное знамение семье Лаоокоона. Если бы он был еще чуть длиннее, – хотя куда уж, самодовольно думал я, – то вполне мог бы обвиться вокруг горла и сдавить его, и, глядя в ее краснеющие глаза, в ее багровеющее лицо, я бы сказал несколько жреческих фраз, пророческих фраз, древних фраз, и волосы на ее голове зашевелились бы, словно ожившие от ужаса змеи Горгоны. Мы работали ожесточенно, она расплющила свою грудь на моем члене так, что я даже легкую боль почувствовал, но это не помешало мне снова кончить. О чем я галантно предупредил. Она захихикала, и лишь ускорила темп, так что я покрыл женский подбородок белым, совсем как ее подруга недавно – мои яйца, – и, отдуваясь, вскочил с кровати. Вышел спасенным Улиссом в коридор. В доме была полутьма и везде копошилась пары, тройки, четверки. Разновидностей у свинга – не меньше, чем в гребле. Были даже «восьмерки» с рулевыми. Слышны были стоны, вскрики, кто-то неумело – по просьбе партнерши, – матерился. Это напоминало греческий ад, будь он раем, и будь он раем ебли. А я – смертным, который, зажав по рту священную волшебную траву, получил право спуститься в этот рай, чтобы найти там возлюбленную. Что же.

Я прикусил монетку и начать искать Алису

***

Погрязнуть в адюльтере, это все равно, что пропустить на ринге.

Ты вроде бы, еще передвигаешься, и даже можешь руками размахивать. Да только никакого секрета для противника уже не представляешь. Он знает, куда ты сделаешь следующий шаг, куда попробуешь ударить, чем защититься. Ты для него весь – как раскрытая книга, и это тот частый случай, когда избитая метафора совершенно точно описывает ситуацию. На то их, метафоры, столетиями и обтачивали. Итак, ты не загадка. Просто потому, что ты пропустил несколько раз в голову, и утратил реакцию, и, – на самом-то деле, – и силы и волю победить. После того, как пропустил хороший удар, все теряет смысл. Главное уже случилось.

Все, что произойдет дальше, не имеет никакого значения.

Об этом знаете и ты, и твой соперник, и судьи, и те, кто в зале. И ты просто отбываешь номер. И сам это знаешь.