Елена Ласкарева - Наваждение

И вот он почувствовал под руками страстную дрожь, которая незамедлительно передалась и ему.

Дмитрий тихо прилег на самый краешек их нехитрой постели — и ощутил воздушную, возбуждающую щекотку шелковистых расплетенных прядок.

Он с силой закусил губу и сжал кулаки. Предчувствовал, что рассудок вот-вот снова покинет его.

Рядом с его ухом прошелестело:

— Скажи, что мне делать дальше. Я не знаю.

Он глухо ответил:

— И я не знаю.

Никогда еще, ни разу, ни с одной женщиной не доводилось ему испытывать такого трепета.

— У тебя руки холодные. Мерзнешь? — спросила Катюша и прижалась к нему, чтобы согреть.

И тут его кинуло в жар. Голова выключилась совсем, и только тело — само по себе — откуда-то ведало, какое движение следует сделать. Не резкое, аккуратное, чтобы не спугнуть миг чуда.

Он приподнялся на руках, и эта волшебная девушка, эта фея, совершенно бесплотная, но так возбуждающая плоть, скользнула — тоже интуитивно — ему под грудь. Она сама уложила его, почти безвольного, на себя сверху.

Дмитрий почувствовал, как ее живот и бедра колышутся ритмично, и он словно качается на морских волнах.

Она поступала, как самая искушенная женщина. Наверное, древний навык самой природы проснулся в ней в тот миг. Бессмертной природы и вечной гармонии.

Глаза ее были закрыты, а лицо вдохновенно.

Она как будто то ли слушала, то ли исполняла самую прекрасную на свете музыку. Или, скорее, танцевала под нее. Танцевала лежа… какие странные и какие прекрасные па…

И Дмитрий подчинился и ее ритму, и ее мелодии. Он больше не боялся, красота вытеснила страх.

Пусть он потерял рассудок, пусть он не думал и не размышлял, однако и буйства в нем не было более. Он ощущал лишь собственную силу и собственную правоту.

Как вспышка, пришло внезапное озарение: происходит именно то, что должно произойти, что неизбежно, что суждено. То, на чем стоит мир и без чего он рухнул бы…

Кулаки его разжались, повлажневшими ладонями он слегка приблизил к себе маленькие Катины ягодицы, и девушка послушно подалась навстречу, выпростав коленки из-под его ног и шире раздвигая их.

Лишь секундная задержка, лишь крошечное едва ощутимое препятствие — и он к ней вошел.

Свершилось.

Восторженным, благодарным стоном отозвалась на это событие его любимая, его кудесница. Она издала стон не боли, а высочайшего наслаждения.

И тут же вдруг затрепетала вся, забилась, точно пойманная рыбка, крепко оплела его тело и руками, и ногами, приподнялась под ним, будто хотела взлететь, и — вновь распласталась. Обессиленная и счастливая.

Такой улыбки у нее Дмитрий никогда еще не видел: казалось, на Катю снизошла благодать.

В тот же момент что-то зажглось, взорвалось и внутри него. Огненные волны разошлись по всему телу — нет, привычного человеческого тела у него уже не было, был бешено извергающийся вулкан, заливающий пламенем и раскаленной лавой все кругом, захлестывающий всю Вселенную от края до края, в том числе и его самого.

Наверное, он кричал или рычал — не запомнил, не осознал.

Вулканическая магма слилась с заревом заката, свет и жар на мгновение стали непереносимыми, и после этого упоительного мирового катаклизма все сущее поглотила тьма.

А потом мир для них обоих стал возникать вновь медленно и постепенно, как фотография в проявителе.

— А правда, все вокруг какое-то другое? — изумленно спросила Катя. — Или мне мерещится?

— Правда. Вечер наступает. Интересно, сколько времени прошло…

— Да нет, вечер — что! Вечер наступает каждый вечер, тут нет ничего особенного. Я — про нас с тобой. Мы изменились?

— Конечно. Ты теперь — моя.

— Я всегда была твоя.

— Теперь — совсем.

— Всегда была совсем.

— Ну, тогда значит… значит, я теперь твой.

— Совсем?

Он улыбнулся:

— Глупый вопрос. Знаешь что? Пойдем опять к ребятам, на площадь.

— Да, пойдем! — радостно отозвалась Катя. — Представляешь, как интересно: все — такие же, как раньше, а мы вдвоем — другие. Новые.

Она подняла с полу испачканную блузку.

— Погоди, — остановил Дмитрий. — Не натягивай это.

Он быстро оделся и нырнул в «зал».

Из темноты, уже поглотившей комнату, раздался сонный голос Антонины:

— Митька, ты, что ль, явился?

— Спи, мать. Я на минутку.

— A-а… Ладно, погуляй напоследок. Выпить нет?

— Нет. Спи.

— Мог бы и прине… сти… Сплю… — И слова плавно вновь перешли в храп с присвистом.

…Катя сидела на балконе обнаженная и разнеженная. Она ничуть не встревожилась, что кто-то может войти и «застукать» ее в таком виде.

Сейчас ей было совершенно все равно, кто и что о ней подумает или скажет.

Дима вернулся к ней, неся что-то жесткое, шуршащее, прямоугольное и длинное, в человеческий рост.

Это был старый, затвердевший от времени клеенчатый мешок на молнии для сохранения от моли верхней одежды с вделанной в него вешалкой-плечиками.

— Помогай, — сказал он, и они вдвоем принялись сдвигать заржавевшую, непослушную застежку.

Сумели опустить ее лишь до половины, но этого оказалось достаточно. Дима извлек изнутри светлое чесучовое платье с коротким рукавчиком покроя «кимоно», украшенное на груди двумя рядами маленьких перламутровых пуговок.

Платье выглядело хоть и немного старомодным, однако опрятным и даже нарядным.

— По-моему, как раз твой размер, — прикинул он на глазок. — Ну-ка, примерь.

— Откуда это у тебя? — удивилась Катя.

Она не решилась спросить: «Неужели для меня купил?» И правильно не решилась.

— Материно, свадебное, — ответил Дима. — Она у меня не всегда была такой квашней, как теперь.

— Ой… как же… Я не могу, ведь это, наверное, святыня! Она же его хранит как память!

— Мать день своей свадьбы прокляла. А хранит этот наряд только из-за жадности. Говорит: надумаешь жениться, сыночка, я твоей невесте его подарю. Не надо будет на другой подарок тратиться.

— Я не могу без спросу, — колебалась Катюша. — Твоя мама может обидеться.

— Глупенькая, — Дима нагнулся и поцеловал ее в самый кончик носа. — Ведь сейчас тот самый случай. Фактически мы с тобой поженились.

— Да… правда…

— А что нет штампа в паспорте — так потому только, что тебе еще паспорт не выдали.

— А знаешь, Дим… мне бы хотелось венчаться, а не просто расписаться в загсе…

— Здрасте! Ты же никогда в церковь не ходила. Небось и креститься не умеешь.

— Ну и что, научусь. Лида говорит, я крещеная: нас обеих, маленькими, бабуля в церковь носила. И еще мне нравится, когда называют не «церковь», а «храм». Там так чудесно, свечки, и хор поет, и над головами у жениха и невесты короны держат…

— Да, обряд неплохой. Как театральный спектакль.