Елена Ласкарева - Наваждение

НО ЕСТЬ ОДНА ПРИСЯГА…

— Я, гражданин России, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников…

«Здравствуй, мой Димочка!

Это ничего, что ты пишешь мне реже, чем я тебе. У тебя ведь совсем нет времени, а у меня его полным-полно. Особенно ночью.

Игоряшка засыпает, а я так рано ложиться не привыкла. Но мне, пока ты далеко, больше не к кому вылезать в окно. Вот и пишу. И кажется, что мы снова сидим с тобой на наших качелях. Может быть, для тебя это и было пыткой, а для меня… даже не знаю, как сказать… Ну, в общем, ты сам понимаешь!»

— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Родине…

…«И еще я вспоминаю твой балкон. Какое небо тогда было!

Лидия говорит, что кровавый закат — это не к добру. Какие глупости! А ее еще считают умной…

Ведь правда, нас ждет все только самое хорошее?»

— …я клянусь защищать ее мужественно, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара российского закона, всеобщая ненависть и презрение…

«Я бы тоже приняла присягу — тебе. Но это не нужно. Я и так никогда тебя не предам.

Веришь?

У нас дома есть большой настенный календарь, с фотографией красивого белого храма. Зачеркиваю дни до твоего дембеля. А как их много еще остается! Возвращайся скорее.

В каникулы целый месяц работала — продавала мороженое в парке. Не писала тебе об этом раньше, так как не знала, хватит ли моей зарплаты на новую гитару. Вчера выдали наконец, и чуть-чуть не хватило, но Тимоха добавил. Так что не горюй, у тебя теперь опять есть инструмент. Приедешь — снова будешь играть и петь. Только я уже больше не восьмиклассница.

P.S. Я написала в Москву, в Щукинское и Щепкинское училища и во ВГИК, на актерский факультет. Мне прислали правила приема, вкладываю их в свое письмо. Пусть до твоего приезда еще долго, но готовиться ты можешь заранее. Есть ли у вас там библиотека? Если есть — подбери для себя стихотворение, басню и отрывок прозы. Я тут у нас тоже поищу что-нибудь подходящее.

Твоя, твоя, твоя К.».

— Катька, лентяйка! Картошки начистила?

— Уже сварила, мам.

— А постируха?

— Все развесила, мамочка. Вечером, попозже, поглажу.

— Ну так чего без дела болтаешься? С Игорьком бы позанималась, что ли. Уроки бы с ним поделала. Хотя — в уроках какой от тебя толк!

— Почему, по литературе я могу.

— Да уж хотя бы по литературе. — Мать недовольно закатила глаза. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Игоречек, ягодка моя, неси книжку, что там вам задали?

— Внеклассное чтение. Мы Андерсена проходим. Только пусть Катька сама мне вслух почитает, — нахально заявил братишка.

— Почитай ребенку, Катерина, — распорядилась мать. — А я пошла, мне в вечернюю нынче. Да смотри не халтурь: чтоб с выражением!

— Хорошо, — не обижаясь, улыбнулась Катя. — Мы будем с выражением. Да, Игоряшка?

— Угу, — кивнул мальчик, забираясь с ногами на тахту.

Катя прокашлялась.

— Ганс Христиан Андерсен. «Русалочка», — объявила она строго и суховато, как конферансье, а потом перешла на другой тон — взволнованный, немного загадочный.

Ведь перед ее младшим братишкой открывалась трогательная и печальная история, которую и она, малышкой, читала, да успела подзабыть.

— В открытом море вода такая синяя, как васильки, и прозрачная, как чистое стекло, — но зато и глубоко там! Так глубоко, что ни одной цепи не хватит, чтобы якорь достал до дна, а чтобы измерить эту глубину, пришлось бы громоздить друг на друга невесть сколько колоколен. Вот там-то и живут русалки.

Игорек недовольно прервал ее.

— Вранье! — решительно заявил он. — Так не бывает!

— Ты не веришь в русалок, Игоряшка?

— При чем тут русалки! Я про много колоколен.

— Чем же они тебя не устраивают?

— Ну вот скажи, наше Рыбинское море глубокое? Нырять мне туда запрещаете?

— Очень глубокое. Потому и запрещаем.

— А из нашего моря колокольня торчит?

— Что, сам не видел?

— Ну вот! И то верхушка виднеется! А там — друг на друга много колоколен. Ясно, вранье!

— Так это же сказка. В ней не обязательно как в жизни…

Катя примолкла, вспомнив знакомый с малолетства пейзаж, который всегда навевал ей грусть и грезы.

Сиротливо высится над голубой гладью нашего рукотворного моря верхушка затопленной звонницы.

Мне, как всегда, чудится, что там рядом, у подножия колокольни, под толщей водохранилища, скрывается самый прекрасный в мире храм. Я даже не знаю, с чем сравнить его…

Он лучше знаменитого разноцветного московского, носящего имя Василия Блаженного, который стоит на Красной площади. Тот — слишком веселый.

И — несомненно лучше того огромного и торжественного храма Христа Спасителя, который когда-то взорвали, устроили на его месте бассейн, а теперь решили восстановить. Тот — чересчур пышный.

К несчастью, наше Рыбинское водохранилище — не плавательный бассейн, его так просто не осушить. Да и конечно, не собирается никто этого делать. Столько сил было положено когда-то, чтобы его создать!

А мне кажется, что это просто надругались над Волгой. Текла она себе всегда и утоляла жажду, и на всех ее щедрости хватало. Зачем понадобилось волжскую воду еще и хранить? Хранилище… хоронилище… кладбище…

Видно, так и оставаться навеки моему храму под водой. Только стайки юрких серебряных плотвичек будут вплывать и выплывать через его окошки.

А мне бы хотелось венчаться именно в нем…

Жаль, что свечи не смогут гореть под водой…

— Игоряшка, поросенок, ты куда это крадешься? — очнулась Катя, заметив, что братишка воспользовался ее задумчивостью и по-пластунски ползет к выходу. — А внеклассное чтение?

— Да ну его! — Застигнутый врасплох, Игорь поднялся на ноги и отряхнулся. — Мамка ушла, никто ругаться не будет. Пойду в футбол погоняю.

— Вот хитрый! А если я нажалуюсь?

Маленький дипломат тут же обнял сестру и льстиво чмокнул ее в одну щеку, потом в другую. Затем, для верности, еще и руку ей крепко пожал:

— А вот и нет! Ты не ябеда, ты свой парень. Я бы с тобой, Катька, даже в разведку пошел! Ты уж сама эту фигню прочти, потом мне перескажешь, угу? А то, если я пару схвачу, влетит-то от мамки не мне — тебе!

— Ишь ты, все рассчитал! — упрекнула Катя беззлобно, только для порядка.

А потом все-таки безропотно стала читать сама, тем более что под окошком, через которое она ночами уходила к Диме, уже толпились, перебрасываясь мячом, Игоревы сверстники.