Грация Верасани - Возьми меня, моя любовь

— Я имел в виду, ты одной ногой стояла в могиле, а другой на мо… мокром мыле.

Вот уже 10 лет я не выдвигаю задницу из Болоньи, и каждым летом повторяется одно и то же. Безумно люблю пустынный город, свободные кинотеатры, ресторанчики с выставленными на улицу столами, парковку, не занятую даже в центре… Да-а, когда мне было двадцать, Париж был Парижем, а Лондон — Лондоном. Когда мне было двадцать, я фотографировалась, чтобы показывать снимки друзьям, покупала прорву чудовищной ерунды и сувениров, ходила на выставки и в музеи, флиртовала с незнакомцами в метро, без тошноты экспериментировала с экзотическими кулинарными деликатесами и изъяснялась жестами за границей. Так же верно то, что в двадцать лет у меня не было депрессии.

Телефонный звонок застает врасплох. Проходит какое-то время, пока я понимаю, что это говорит Эмилио, на линии сплошные помехи.

В конце концов после двух или трех шипений связь обрывается. Жду. Слышу новые трели и хватаю телефонную трубку, но это не Эмилио, это мать, и я вздыхаю от разочарования.

— Почему не приходишь ко мне уже несколько дней? — напирает она. — Ты хорошо себя чувствуешь, я знаю.

— Знаю, знаю…

Она гостит в доме у дяди, в Видичиатико, с Буком, в обществе других четырех родственников, которым на неделю пришлось потесниться.

— Мне нужно белить квартиру, мама.

Этой отговоркой я пользуюсь каждое лето.

— Твой дом прокурен хуже бара. Если бы у стен были легкие, они давно умерли бы от рака.

— На этот раз я справлюсь, не волнуйся. Найму подрядчиков.

— Не забудь закрыть мебель целлофаном.

— Да, да, да.

Через полчаса я уже в видеопрокате, первый раз в жизни беру карточку. Прокатчик принимается растолковывать, как она действует, все просто, как пользоваться банкоматом: вставляешь деньги, и выскакивает кассета. Читаю длинный список последних новинок и в конце концов решаю взять фильм, который называется «Счастье» — название понравилось.

На обратной дороге задерживаюсь в ларьке и раскладываю по пакетам шоколадное мороженое и пшеничную лепешку со взбитыми сливками.

Возвращаюсь и вновь разваливаюсь на диване, вытянувшись и свесив ноги, в одной футболке, широкой, словно пончо; глаза, как обычно, запавшие, лицо, которого годами не касалось солнце, бледно. Утыкаюсь в телевизор. Сливочные закорючки угрожают рассудку, как и халявные каштаны в мороженом; чувствую, как живот растет кусок за куском и массирую брюшко, которое когда-то было плоским, как энцефалограмма моего последнего нареченного. Ну, потом оказалось, что не так уж он и глуп.

«Тебе придется выйти из дома, Габри, — говорю себе, — пойти к мужчине, пока есть время, пока ты не стала толстой, морщинистой и совсем невменяемой». Но в депрессии тоже есть свои плюсы: секс идет к черту весь, целиком.

Скрещиваю руки за головой и смотрю фильм. На кухне со всевозможными новомодными электроприборами чувиха, жена педофила и мать троих ребятишек, ругается с сестрой, неудачливой актрисой. Актрису бросили, и та сходит с ума от любви. — Ты бессердечна, — вещает замужняя, — смотришь на меня и поучаешь. А вот я состоялась как женщина…

Да уж, есть над чем подумать.

Фильм закончился, я поднимаюсь с дивана и распахиваю окно. Духота невыносимая. Снаружи все немо и недвижно, как мой телефон.

Включаю компьютер, соединяюсь с Интернетом и проверяю почту.

Дорогая Габри,

Я достиг штата Керала [10] Индия. — Прим. переводчика. , путешествую по красно-зеленой земле, следую пути танцоров катакали. Сбежал из Гоа, чтобы подвергнуть себя опасностям в настоящей Индии. Шлю поцелуи с кокосовых плантаций. Твой Эмилио.

Быстро пишу ответ.

Здесь лето, Эмилио. Все на море, каждый на своем спасательном круге. Люди удирают в другие места, как и ты. Прощай.

Только я останусь здесь, в своем бомбоубежище, с романом в глухом загоне. Измотана, так ничего не сделав, несчастна, сама не знаю почему. Иной раз провожу вечер в парке «Сканделла» с нашей обычной шайкой: кое-кто идет по жизни с «Кэмелом», приклеенным к губе, с зубами в никотиновых пятнах и вечно не может разобраться, чего же хочет, когда записывает диск, выигрывает премию года за короткометражку или прячется на островке в меланхолии. Другие на парковых холмах танцуют под модные мелодии, попивают коктейли; загар повествует о недавнем путешествии на Кубу или Балеары. Вчера твой друг Боб рассказал о последнем приключении с некой Сарой, что похвалялась парой огромных грудей. В конце ему пришлось водрузить на одну чашу весов груди Сары, а на другую — свои яйца. Яйца перевесили.

Я очень смеялась над этой историей.

Бертоли напивается каждый вечер и каждый вечер задирается ко всем подряд. Он получает тычки, но не смущается: говорит, что вопрос в количестве — если попытать счастья с двадцатью, одна в конце концов смилостивится и сделает минет. А один раз ночью я обнаружила его лежащим за кленом в парке с членом наружу, и он сказал, что слишком пьян и не может писать стоя. Боб притащил Бертоли и затолкал в машину. К счастью, они рядом и могут составить мне компанию в это гормональное время года. Нет, будь спокоен, со мной они не пытаются. Только спрашивают, железная я или каменная. Время от времени беспокоит спина, и я ужасно себя чувствую. Приезжай к нам. В твоем е-мейле нет ни намека на то, когда ты вернешься. Придурок.

Мне тебя не хватает.

Габри.

Боб пригласил меня домой позавтракать. Здесь мы встретились с Бертоли и втроем решили пойти на море посмотреть затмение.

Боб уже год живет один, но в квартире все еще чувствуется присутствие Гайи; дверца холодильника оклеена ее милыми фотками и записками типа: «Вернусь к шести», «Поставь лазанью в микроволновку», все в таком духе.

Боб был с Гайей девять лет. Теперь на розовый кухонный шкафчик прилеплен листок с надписью: «Любовь: пламени на год, а пепла на сто лет». Спрашиваю, кто автор, и Боб, осторожно поставив на стол две чашечки с кофе, отвечает.

— Это ре… реплика Барта Ланкастера из «Оцелота».

Линолеум на кухне усыпан кошачьим кормом. Чуть погодя понимаю почему: на подставке для газет спит большая полосатая кошка.

Бертоли приканчивает последнюю каплю кофе.

— Ребята, следующее затмение будет через восемьдесят лет. Бог знает, где мы будем…

— Что бы там ни было, — говорит Боб из коридора, — одной жизни не… недостаточно.

Пока мы едем на белой «Панде» Боба, эти двое трепятся о баскетболе. Первый — болельщик «Виртуса», а второй — «Фортитуды». Не дожидаясь, когда фанаты вцепятся друг другу в волосы, прошу Боба притормозить у придорожного ресторанчика, чтобы зайти в туалет.