Ольрика Хан - Пока Майдан не разлучит нас

– Да, но «против Януковича» на языке Майдана означает и «за евроинтеграцию». А последнее означает и «против России», и «против русского языка». И это то, против чего Восток будет протестовать. Будет конфронтация. Будет война. Да она уже есть! Ты разве не слышишь, как называют тех, кто противится Майдану? Рабами, колорадами, быдлом.

– Белка, ты прекрасно знаешь, что так называют не весь Восток, а тех, кто митингует за деньги.

– Лешенька, даже тех, кого нанимают за деньги, не стоит называть быдлом. Это тоже «народ», как бы этого кому-то не хотелось. Видя в людей скотов, демократию не обустроишь. Демократия – это власть народа, разного народа – и образованного, и не очень. Представление людей быдлом – признак тоталитарного мышления. К тому же ты обманываешь сам себя. Называют не только тех, кого нанимают за деньги. Называют всех, кто не согласен с Майданом. Всех. Просто потому, что нашим зацикленным и ограниченным евроинтеграторам сложно представить – как может разумное существо любить Россию и не хотеть в Европу. Отсюда вывод – те, кто любят Россию и не хотят в Европу, – тупой скот, который не жалко и принести в жертву. Именно с такой риторики начинается любой геноцид. Для того чтобы уничтожить тутси в Руанде, понадобилось назвать их тараканами. Человеку трудно начать убивать, пока он не назовет свою жертву насекомым, животным, либо еще какой-нибудь дрянью, недостойной жить на белом свете.

– Белка, ты бредишь?? Какой геноцид?? – Лешка срывается на крик. Первый крик. Первая бомба, разрыв которой по незнанию путаешь с летней грозой.

– Нет, не брежу. Я говорю то, что знаю. В чем разбираюсь. Чему меня учили в университете и чему я учу студентов. Большие войны начинаются с маленьких слов. То, что сейчас происходит в Украине, – начало войны.

– Белка, ты поражаешь меня…

Лешка смотрит на меня так, как будто никогда не видел.

– Ты согласна с тем, что Янукович – мерзавец?

– Да, с этим я согласна.

– Ты согласна, что Украина достойна лучшего?

– Мы все достойны лучшего. Для человека нормально так думать.

– Почему же ты тогда не за Майдан?

– Потому что, Лешенька, я знаю, чем это закончится. Войной, экономическим коллапсом и большими человеческими жертвами.

– Ну почему? Почему ты так уверена в своей правоте??

– Потому что нельзя одну часть народа считать рабами и быдлом и при этом обустраивать демократию. Это нонсенс. Шизофрения. Нельзя кричать, что мы идем в Европу, но при этом рисовать у людей на лбу «раб» и ставить на колени. Это Европа тридцать третьего года. Туда мы и идем. Ты это поддерживаешь, Леша?

Я лежу в постели, и мне очень больно. Мне больно, что мой дорогой Мишутка меня совсем не понимает. Еще больнее от того, что он не чувствует боль людей, униженных и оскорбленных Майданом. Это мои люди. Мой народ. Мой Восток. Моя Украина. Украина моей бабушки и моего дяди. У меня нет другой Украины. Я не могу это предать. Я не могу быть с Майданом. Я не могу быть с Лешкой. Мои глаза наполняются слезами, и Лешка тут же сбавляет тон.

– Белочка, – садится он рядом со мной на кровать и, поглаживая мою лапку, увещевает: – Ты все преувеличиваешь. Ну, кто-то что-то делает не совсем правильно. Это пройдет. Так, наверное, всегда бывает во время революций. Все будет хорошо – вот увидишь.

Лешка наклоняется и целует меня. Впервые я не растворяюсь от его поцелуя. Я думаю, и на душе моей горько от этих дум. «Какой же ты добрый и наивный, Лешка. Как горько тебе будет, когда развеется эта наивность. Как горько будет нам всем…»

Новый год встречаем в пригороде Лос-Анджелеса – прибрежном городке Хермосе. Лешка сделал нам царский подарок. Переехал из комнаты в отдельный апартамент. Только он и я – никаких соседей. И все это на четвертой улице от океана. Если не сидеть, а стоять, то с нашей террасы видна водная гладь. Да, террасы! У нас теперь есть терраса! На ней традиционный для американцев гриль, два пластмассовых кресла, два лежака. И – главное!! – есть небольшой котел, где можно жечь поленья!! Всей этой утвари уже много лет. Окна в комнате не открываются вообще; окно в кухню, наоборот, закрыть невозможно. Ну, и кого это способно огорчить? Кого угодно, только не нас с Лешкой. Четыре улицы до океана! Запах его так силен, что проснуться утром трудно – действует как усыпляющий наркотик. Встать с постели тоже тяжело – в комнате по-океанскому влажный зимний холод. Утром стены нашего жилища покрыты крупной росой, и только пару часов газового обогрева дают температуру, пригодную для расслабленной жизни. Тысяча сто в месяц. За эти деньги в отдаленных районах можно снять вполне приличное жилье. Но кому нужно что-то пусть даже трижды приличное вдали от океана? Точно не мне. Лешка знает это. Ожидает реакции. Немного трусит – а вдруг все-таки не то??

Я отказываюсь верить… Это… наше?? Мы здесь сможем жить?? И даже курить на террасе?? Невероятно. В Америке уже не курят практически нигде. Да и я, в общем, уже давно не курю. Но если с бутылочкой хорошего вина – а в Калифорнии они все неплохие – да еще рядом с горящим поленом… Оглядываюсь на Лешку. Он стоит с чемоданами позади меня, ожидая реакции.

– Ты мой герой, Лешка… – расчувствовавшись, произношу я. – Костер… Терраса… Океан… Ты сделал это! Боже, как я люблю тебя, Лешка!

Я вижу, как счастлив Мишутка моим счастьем, как горд он тем, что подарил мне его. Я прижимаюсь к Медведю, обнимая. Отстраняюсь, пораженная мыслью:

– Лешка, ты только представь… Ведь если бы не ты, мы никогда бы не увидели Калифорнии. Никогда, понимаешь??

Смотрю на Лешку не мигая.

– Ну, почему никогда? – тупит взор голливудский скромняга. Его довольство собой в этот момент приобретает космические размеры. – Приехали бы как туристы…

– Тур-ристы??? Мы – ту-ур-ри-и-и-с-стты-ы-ы???? Обзор достопримечательностей??? Покупка сувениров??? Хождение за экскурсоводом гуськом???? Нет, дорогой! Мы – не туристы!!! Мы – аборигены, живущие в хижине у океанской лагуны и добывающие огонь из камня!!! Мы – неандертальцы!!! Дикие и страстные!!! Не испорченные прогрессом!!!!! Сейчас я тебе покажу!!!

Набрасываюсь на Лешку, душа его в поцелуях.

Лешка падает на застеленную к моему приезду постель, занимающую большую часть комнатного пространства. Я прыгаю на него сверху. Я – счастливая дикарка, дождавшаяся своего охотника в холодной пещере у еле тлеющего огня! Сейчас мы разведем костер пожарче и будем жевать хобот экологически чистого мамонта. «Наши зубы остры, не погаснут костры – эту ночь мы вдвоем проведем…» Хорошо, что нет питекантропов-соседей. Лешка, ну хорошо же!!!!!

По набережной Хермосы могу бродить часами. Мне нравится заглядывать в огромные окна прибрежных домов. Они очень красивые. Особенно нравятся «испанцы» – черепичные крыши, беленые стены, деревянные перегородки, цветы. Как в Беверли-Хиллз: много-много цветов. За ними смотрят трудолюбивые южане – поливают, пересаживают, стригут. Как муравьи, они перемещаются туда-сюда с лопатами, ведрами и тележками. «Наверное, попасть на такую работу в богатый дом тоже непросто, – думаю я, рассматривая низкорослых трудяг. – Наверняка и здесь в ход идут рекомендации от тех, кто уже служит». Вот и все отличие от старых недобрых колониальных времен – рекомендательные письма. В остальном мало что изменилось. Белое и черное. Непересекающиеся миры.