Катя Абель - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа

– О, – говорю я, – Германия – это хорошо. Я никогда не была в Германии, мне больше нравятся южные страны – Италия, Испания, Греция, но Германия, наверное, это тоже здорово.

– Да, тем более в этом году там будет проходить встреча нашего клуба.

– Какого клуба?

– Клуба защитников национальной идеи.

– Прости, какой идеи?

– Национальной.

– А что это за идея? Кем она сформулирована?

– А ты что, не знаешь?

– Нет.

– Ну, ты же в курсе, что я давно занимаюсь в кружке по реконструкции второй мировой войны?

– Да.

Я действительно знаю, что Витя уже несколько лет входит в какое-то сообщество, участвует в реконструкции каких-то боевых действий и даже снимается в художественных фильмах о войне, в массовых батальных сценах.

– Ну, вот. Когда я только начал этим заниматься, я прочёл большое количество литературы на эту тему, и, знаешь, оказалось, что всё, что нам вкладывали в мозги при советской власти на тему фашизма, это всё неправда.

– Как это неправда? Что неправда?

– Фашизм – это идея чистой нации, это – единственно верный путь для России.

Мне на минуту показалось, что я брежу.

– Посмотри, – говорит мне Витя, – что творится вокруг. Сколько черных немытых рож ты встречаешь на улицах. Русским здесь не остаётся места. Требуются радикальные меры для очищения нации.

– Витя, ты что, фашист? – я всё ещё не могла поверить.

– Я сторонник данной идеологии, скажем так. Я разделяю многие взгляды. Меня волнует национальный вопрос.

– А к евреям ты как относишься?

– Я считаю, что они засоряют нацию.

У меня закружилась голова. Всё это было слишком нелепо, чтобы быть явью.

– Я не хочу тебя расстраивать, но мой дед по матери, которого я горячо любила и продолжаю любить, еврей. Я очень горжусь им, и горжусь еврейской кровью, которая во мне течёт. Думаю, что нам это надо было выяснить раньше, чтобы ты во мне сейчас так сильно не разочаровывался.

Витя слегка смутился.

– Ну, я собственно, ничего не имею против этого… Ну, течёт и течёт. Я говорю про другое. Про то, что делается в России сейчас.

– Хорошо. Вот ты сказал про большое количество немытых рож вокруг. Я согласна, оно зашкаливает. Иногда у меня создается впечатление, что я нахожусь не в городе Петербурге, а в центре какого-то аула, и мне становится не по себе от этих жёстких чёрных глаз, оценивающих меня как козу на базаре. Но это вопрос не национальности. А людей – конкретных людей, их низкой культуры. Кто заполняет сейчас рабочие места у нас? Тёмные, необразованные массы из забытых богом деревень, где закрываются школы, и дети растут на улице. Они приезжают сюда общинами, живут коммунами и бараками, ходят по улицам в грязных шароварах, сплёвывают сквозь гнилые зубы шелуху от семечек и не знают русского языка. Национальные вопросы здесь не причём. Это вопросы образования и поднятия уровня культуры в южных республиках, создание рабочих мест и обеспечения человеческих условий для жизни.

– Их надо гнать отсюда, – говорит мне Витя.

– Но если у них на родине идет война, если их дети умирают с голода, потому что закрылся последний на всю округу завод, куда их гнать, скажи?

– Им не место среди нормальных людей, – давит свою линию Витя.

– Ты считаешь себя выше всех остальных людей только по причине того, что ты – русский?

– Да. Я – русский. И я горжусь этим.

– Насколько ты уверен в чистоте своей крови?

– Я уверен.

– С такой же уверенностью в собственной принадлежности к высшей непогрешимой расе немцы сжигали тысячи евреев в печах… Чтобы они не пачкали им белый свет.

– Ой, Катя, что ты об этом знаешь? Ладно, давай поменяем тему, какой-то у нас разговор не праздничный получается…

– Что я об этом знаю? Я знаю, что шестнадцатилетнюю сестру моего деда вместе с пятилетним племянником и престарелыми дедом с бабкой сожгли заживо в избе. Только за то, что они были евреями. Фаина отказалась уходить с партизанами в лес, не хотела бросать бабушку. И ее сожгли заживо. Вместе с бабушкой. Закрыли в избе и подожгли.

– Ну да, разные случаи бывали…

– Ты называешь это «разные случаи»?

– Лес рубят, щепки летят…

– Щепки?! Это жизнь человеческая, Витя! Представь на месте этой девочки свою дочь! Щепки!

И тут мне стало стыдно. Господи, о чём я говорю? С кем я об этом говорю? Что я доказываю? Деда, прости меня, что я всё ещё сижу за этим столом.

– Знаешь, Витя, нам лучше попросить счёт.

– Ты хочешь уйти?

– Да, я хочу домой.

– Катя, ну подожди, ну почему домой? Согласен, мы зря завели эту тему, ну прости меня, если я тебя обидел чем-то…

– Ты ничем меня не обидел. Я ненавижу фашизм. Я ненавижу национализм. При таких разногласиях, Витя, мы не можем дальше пить шампанское и делать вид, что ничего не случилось.

– Я очень тебя прошу: давай забудем.

– Мы не можем об этом забыть, это слишком важные для меня вопросы.

В полнейшем молчании мы вышли на улицу.

– Куда теперь? – спросил меня Витя.

– Я – к метро.

– Я поймаю такси.

– Нет, не надо.

– Катя, я тебя очень прошу: пожалуйста. Позволь мне тебя проводить.

– Я сама доберусь, спасибо.

– Нет, я тебя провожу.

Держит меня крепко за руку, другой машет проезжающим мимо машинам.

В такси мы тоже едем молча. За рулем сидит таджик. Я усмехаюсь:

– Ты как? Потерпишь? Или, может, выйдем, поймаем другую машину?

– Нет, мне нормально.

– А, ну слава Богу.

Молчим.

– Никогда не думал, что мои идеологические взгляды могут помешать общению с женщиной.

– Я тоже никогда не думала, что в двадцать первом веке мне придётся кому-то доказывать, что фашизм – это зло.

Молчим.

– Слушай, а как вы отмечаете 9 мая? У вас что, в этот день, траур?

– Знаешь что, – вспыхивает вдруг Витя, – вообще-то мой дедушка воевал, а бабушка почти до Берлина дошла…

– Ты ставишь сегодня ей это в вину?

– Нет. Потому что она заблуждалась. Мы говорили с ней, и она приняла мою точку зрения, она поняла меня. Моя бабушка, которая дошла до Берлина, меня поняла, а ты меня понять не хочешь!

«Твоей бабушке, – думаю я, – сейчас где-то под девяносто. Что там в возрастном маразме она могла понять из слов обожаемого внука?»

– Я не могу отвечать за идеологию твоей бабушки. Я могу отвечать только за свою собственную идеологию, которая состоит из одного единственного пункта: я ненавижу расизм и насилие.

Витя тяжело вздыхает:

– Да уж… Везёт как утопленнику…

Мы доезжаем до моего дома. Я поворачиваюсь к нему:

– Спасибо за шампанское.

– Мне очень жаль, что так вышло.

– Мне тоже жаль.

Я ухожу к подъезду.

– Яна! – звоню я подруге, придя домой, – Я пила шампанское с Жуковым!

Яна знает Витю. Когда-то на пьяных кухнях мы сидели все вместе.