Сара Дессен - Колыбельная

— Знаешь, он все еще говорит о тебе.

— Кто?

— Декстер.

Конечно. Это все моя удачливость. Он не просто в группе, он именно в этой группе.

— Почему? — спрашиваю я. — Он меня даже не знает.

— Это не важно, — он пожимает плечами. — Ты официально бросила ему вызов. И теперь он ни за что не отступит.

Я просто сижу, потряхивая головой. Смешно.

Он не замечает, вместо этого похлопывает ладонью по столу, словно мы заключили сделку или что-то в этом роде, затем следует за Лолой.

Как только они уходят, Талинга смотрит на меня:

— Ты его знаешь?

— Нет, — я хватаю телефон, так как он снова звонит. Мир тесен, наш город мал. Это просто совпадение. — Не знаю.

Прошла неделя, как мы с Джонатаном разбежались, но я совсем не думала ни о нем, ни о музыканте Декстере, ни о чем-либо еще, кроме свадьбы моей матери. Это меня отвлекало, как раз то, что мне было нужно, но вряд ли я признала бы это вслух.

Сначала Джонатан звонил, но затем перестал, когда понял, что я никогда не вернусь. Хлоя отметила, что я получила, что хотела: свободу. Хотя не совсем тем путем. Мне все еще досаждало, что меня обманули. От этого я просыпалась по ночам, не способная вспомнить, что мне снилось.

К счастью, мне еще приходилось иметь дело с Лиссой. Последнюю неделю она все полностью отрицала, находясь в уверенности, что Адам передумает. Мы делали все возможное, чтобы она не позвонила/ не поехала/ не пошла к нему на работу, что не привело бы ни к чему хорошему в такой ситуации — это было нам всем хорошо известно. Если он захочет ее увидеть, он найдет ее. Если захочет ее вернуть, она должна заставить его поработать над этим. И тому подобное.

А теперь пришло время для свадьбы. Я ушла с работы пораньше, в пять, и поехала домой готовиться к обеду по поводу репетиции церемонии. Как только я вошла в дом, я поняла, что он в том же состоянии, что и был, когда я уходила. В хаосе.

— Нет ни единого шанса, что они будут здесь во время! — кричит моя мать, в то время как я вхожу и кидаю ключи на стол. — Они должны быть здесь через час, или мы не сможем устроить обед!

— Мам, — я узнаю ее близкий-к-срыву голос. — Остынь.

— Я все понимаю, — все еще визжит она: — Но это моя свадьба!

Я заглядываю в гостиную, в ней никого нет, не считая Дженнифер Энн, уже одетой к обеду. Она сидит на кушетке и читает книгу под названием «Строим планы, воплощаем мечты», на обложке которой изображена задумчивая женщина. Дженнифер Энн смотрит на меня, переворачивает страницу.

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Проблемы со службой по доставке лимузинов.

Она взбивает свои волосы:

— Кажется, одна из машин попала в аварию, а другая стоит в пробке.

— Это неприемлемо! — вопит моя мать.

— Где Крис?

Она посмотрела на потолок.

— В своей комнате. Очевидно, высиживает яйца.

Она строит гримасу и возвращается к книге.

Мой брат выращивает ящериц. Наверху, напротив его комнаты, там, где раньше была кладовка, он хранит несколько аквариумов, в которых разводит ящериц. Их сложно описать: они меньше, чем игуаны, но крупнее гекконов. У них змеиные язычки, и они питаются маленькими сверчками, которые постоянно теряются по всему дому, прыгают вниз по лестнице, прячутся в обуви и стрекочут оттуда. У него даже есть инкубатор, он держит его на полу у себя в комнате. Когда Крис кладет в него яйца, он целый день работает, медленно меняя температуру, необходимую, чтобы ящерки вылупились.

Дженнифер Энн ненавидит ящериц. Они — камень преткновения в ее трансформации Криса, их он никогда не бросит ради нее. В итоге, она отказалась приближаться к его комнате, вместо этого она проводит время в нашем доме сидя на кушетке или за кухонным столом, обычно читая мотивационные книжки и вздыхая так громко, что ее слышат все — кроме Криса, который обычно сидит наверху, привязанный к своим животным.

Но сейчас у меня большие проблемы.

— Я все понимаю, — моя мать уже готова расплакаться: — но вы тоже поймите, сто человек ждут меня в Хилтоне, а я не приеду!

— Тпру, тпру, тпру, — я подхожу к ней и деликатно накрываю ладонью трубку. — Мам, позволь мне поговорить с ними.

— Это смешно! — шипит она, но все-таки отдает мне трубку. — Это…

— Мам, — тихо говорю я: — иди, продолжай одеваться. Я все разрулю. Ладно?

Она секунду стоит и моргает. На ней уже надето платье, и она держит в руках колготки. Но нет ни макияжа, ни украшений. Что означает еще двадцать пять минут, если, конечно, нам повезет.

— Ну ладно, — она словно делает мне одолжение. — Я буду наверху.

— Отлично.

Я наблюдаю, как она выходит из комнаты, приглаживая волосы пальцами. Как только она ушла, я беру трубку:

— Это Альберт?

— Нет, — отвечает голос осторожно: — Это Томас.

— А Альберт там?

— Подождите.

До меня доносится приглушенный шум, словно кто-то прикрыл трубку. Затем:

— Здравствуйте, Альберт слушает.

— Альберт, это Реми Старр.

— Хэй, Реми! Слушай, по поводу машин — просто произошла путаница, понимаешь?

— Моя мать близка к нервному срыву, Альберт.

— Понимаю, понимаю. Но послушай, Томас старался ей объяснить вот что. Мы поступим так…

Пять минут спустя я понимаюсь наверх и стучусь в комнату матери. Когда я вхожу, она сидит перед своей косметичкой. Выглядит она без изменений, правда сменила платье, а теперь припудривает лицо. Ох, прогресс.

— Все улажено, — говорю ей. — Машина прибудет в шесть. Это не совсем тот лимузин, но завтра все будет в порядке, а это — самое главное. Хорошо?

Она вздыхает, положив руку на грудь, словно это, наконец, успокаивает ее бешено колотящееся сердце.

— Великолепно. Спасибо тебе.

Я сажусь на ее кровать, скидываю туфли и смотрю на часы. Пять пятнадцать. Я могу собраться за восемнадцать минут, включая время на укладку, поэтому я откидываюсь назад и закрываю глаза. Я слышу, как моя мать собирается: бутылочки духов позвякивают, постукивают кисточки, маленькие баночки с кремом для лица и геля вокруг глаз передвигаются на трюмо перед ней. Моя мать была гламурной еще задолго до того, как у нее появились на это причины. Она всегда была невысокой и гибкой, полной энергии и склонной к драматизму: она любила надевать много браслетов, которые побрякивали, когда она махала руками, рассекая воздух во время разговора. Даже когда она преподавала в колледже, и большинство ее учеников спало, отработав целый день, она одевалась для класса, делала макияж, наносила духи и надевала светлые шелестящие вещи. Теперь она красила волосы в черный, так как они начали седеть, стриглась коротко, оставляя густую челку.

С ее длинными струящимися юбками и прической она могла бы сойти за гейшу, если бы не была такой шумной.

— Реми, дорогая, — внезапно произносит она, и я подскакиваю, понимая, что почти уснула.