Изабел Уолф - Вопрос любви

— Не знаю, как насчет фешенебельности, но я бы пулей вылетела отсюда, если бы могла. Не потому что мне не нравится район — он изумительно космополитичный, — а потому, что здесь сложилась неприятная для меня атмосфера, по понятным причинам. — Он понимающе кивнул. — К тому же соседи просто сводят меня с ума.

— Почему?

— Все дело в слухах — это ведь маленькая улочка, на которой все всё знают. Они милые люди, но я бы предпочла жить там, где есть возможность сохранять анонимность.

— Здесь нет очевидных следов присутствия вашего мужа? — спросил он, осматриваясь.

— Я убрала все его вещи. Я больше не могла видеть их.

— Хотели изгладить воспоминания?

— Нет, просто пришло время двигаться дальше, а свидетельства того, что он здесь жил, эмоционально угнетали меня.

— Я понимаю. И тогда вы испытали облегчение.

— О да! Скорее даже освобождение, хотя на какое-то время я словно лишилась почвы под ногами. Но я должна была постараться и освободиться от прошлого.

Даррен быстро прошелся со мной по своему списку вопросов и попросил в двух словах описать, что бы я сказала в ответ на каждый. Прежде всего его интересовало, каким образом возникла сама идея викторины; затем — мое мнение о других ведущих: Энн Робинсон например. Я сказала, что не буду отвечать на этот вопрос, потому что не являюсь ее поклонницей и не хочу говорить о ней ничего плохого.

— Согласен с вами, — сказал он. — «Слабое звено» — довольно дерзкое шоу, не правда ли?

— Ну, у них просто вопросы не очень высокого уровня. Но тем не менее оно все равно популярно — значит, ведущая все делает как надо.

— А что вы думаете о Джереми Паксмане?

— Ну, он может быть властным и нетерпимым, но в то же время у него своеобразная манера шутить, весьма привлекательная, по-моему, и, конечно, он очень умен, так что… пожалуй, я могла бы говорить о нем без устали.

— А вот кого я терпеть не могу, — неожиданно разоткровенничался он, — так это Роберта Робинсона из шоу «Умник Британии». Какой-то он угрюмый — вам не кажется?

— Ну… должна признаться, пожалуй.

— Неприкрыто удивляться, когда женщина правильно отвечает на вопрос?

— Точно, — хихикнула я.

— «О, как вам это удалось, миссис Смит?! Это же правильный ответ! Просто фантастика!»

Я закатила глаза, соглашаясь с ним:

— Честно говоря, не могу этого слышать, хоть радио в окно выбрасывай.

Мы проболтали в подобной непринужденной манере еще некоторое время, а потом Даррен спросил, не готова ли я начать. Я кивнула. Он нажал красную кнопку на крошечном кассетном диктофоне и пододвинул его поближе ко мне.

— Так, — сказал он. — Начнем. Поехали…

Я еще никогда не давала интервью, но пресс-агент «Четвертого канала» посоветовала мне отвечать коротко. «Когда чувствуешь, что уже высказалась, закрой рот на замок, — напутствовала она меня. — Не старайся быть услужливой, заполняя паузы: молчание — золото». Совет дельный, но в то же время я понимала, что Даррену нужен добротный живой материал, чтобы написать интересную статью. Я решила сохранять баланс между дружеской открытостью и благоразумным молчанием. Он спрашивал меня о Кембридже и о начале моей карьеры на Би-би-си, о нашем знакомстве с Томом; затем поговорили о викторине и о том, как я стала ее ведущей. Мы говорили о Люке, и я воспользовалась возможностью пролить свет на обстоятельства его личной жизни и наши взаимоотношения. Затем он перешел к Нику. Я рассказала о его работе в «Суданиз» и о нашем браке. Он спросил меня, почему в доме так мало его вещей.

— Я решила убрать их, — снова объяснила я. — Я ждала три года и поняла, что пришло время двигаться вперед. Я снова хочу жить.

— И вас нельзя винить, — сказал он. — Три года — долгий срок. Теперь не могли бы вы рассказать о том дне, когда Ник пропал? Как разворачивались события?

Даррен сидел и кивал с понимающим видом, а я в подробностях излагала, как целый месяц искала Ника, о двух молчаливых звонках (видимо, моем последнем контакте с ним). Раз или два я устраивала передышку, чтобы собратья с мыслями, но была горда, что ни разу не сорвалась. Мне не хотелось, чтобы меня выставляли жертвой обстоятельств.

— А что во всем этом было самым трудным, Лора? Конечно, помимо отсутствия Ника?

— Пустые домыслы — их было немало, особенно поначалу — и наши совместные даты. Когда я поняла, что Ника нет уже тысячу дней, например — это тоже было очень тяжело; его день рождения или мой; наша годовщина. Десятая, кстати, будет в начале мая, и я заранее готовлюсь, чтобы не сорваться. Конечно, трудно на Рождество и в Новый год, ведь именно тогда это и произошло.

— Когда Национальная консультативная сеть по поиску пропавших без вести сообщила вам, что Ник жив, но не хочет видеться с вами, что вы испытали?

— Ну… я была сломлена. Раздавлена.

— И еще удивились?

Я пристально посмотрела на него:

— Да, конечно. Конечно, я удивилась. Очень удивилась.

Затем Даррен стал спрашивать об освещении этой информации в таблоидах. Я рассказала, каково мне было, когда приходилось читать о себе всю эту ложь.

— Ложь и недомолвки, — добавил он. — Недомолвки, подталкивающие к мысли, что вы… не знаю… каким-то образом ответственны за исчезновение вашего мужа.

Я секунду молчала.

— Верно.

— Что вы каким-то образом спровоцировали его.

— Да. Кое-где делались и такие тонкие намеки.

— Но какие предпосылки к этому видели окружающие?

— Ну, не знаю… Нечто вроде того, что я… — я посмотрела в окно, — плохо обращалась с ним, наверное… или третировала… или что выжила его. Такие вещи предполагали некоторые.

— Есть ли здесь хоть доля правды? — Я почувствовала, что у меня пылает лицо. — Простите, что спрашиваю, — скороговоркой добавил он. — Я лишь хочу, чтобы вы опровергли слухи.

Я пристально посмотрела на него.

— Здесь нет ни грамма правды, — твердо сказала я. — Совсем.

— В таком случае вам не в чем винить себя, — тихо сказал он.

— Вообще-то… я чувствую себя виноватой, но только потому, что любой в моей ситуации невольно стал бы винить себя. Это естественно, потому что твоя вторая половина пропала, а ты не знаешь куда.

— Или почему.

Я помолчала.

— Или почему. И ты чувствуешь… — я вздохнула, — что… каким-то образом тоже приложил к этому руку. Так что да, конечно, я чувствую вину.

— Даже при том, что не виноваты?

Стыд и тоска переполняли меня.

— Да.

— И вы сидели и гадали, что же не так сказали, или сделали, или, наоборот, не сделали?

Я заерзала на стуле и вздохнула:

— Да. По буквам разбирала все беседы снова и снова — как одержимая.

— Значит, в случившемся есть ваша вина…

Мои глаза приклеились к плинтусу.

— Моей вины нет.

— Но если бы была, что бы вы чувствовали?