Сара Вульф - Жестокие и любимые (ЛП)

– Посмотри на меня, – произносит Грегори мрачным непрекословным голосом. Я неохотно встречаюсь с ним взглядом. – Ты сможешь это сделать? Или нам следует возобновить тренировки?

Все мое тело инстинктивно передергивает от невероятно реальных воспоминаний тренировок с Грегори. Воспоминаний крови, сочащейся из моих ушей, созерцания сломанного дерева, похороненного глубоко под землей, запахов грязи и тьмы в моем носу. Нет. Я не хочу еще раз подвергаться такой тренировке.

– Я держу зверя под контролем, сэр, – медленно отвечаю я.

Грегори изучает меня пронизывающим взглядом, затем кивает и похлопывает по капоту автомобиля.

– Тогда собирайся. Тебя ждет университет.

Мы возвращаемся в мотель, который оплачивает для нас Грегори. Две односпальные кровати, тараканы в микроволновке, возможно, многолетние кровавые пятна на стене, и все же, это лучше, чем спать в своих автомобилях. Лучше, чем гравий, на котором он заставлял меня спать во время тренировок. Чарли бормочет ругательства и сразу же запрыгивает в душ. Я заказываю китайскую еду и включаю ноутбук. Всегда пунктуальный трудоголик Грегори уже переслал нам досье. Лица двух привратников смотрят на меня со своих файлов ФБР. Один – загорелый качок со смазливой мордашкой и темными кошачьими глазами. Кайл Моррис. Другой – красавец с каштановыми волосами, симметричными чертами лица и глазами, как холодная сталь.

Уилл Кавано.

– 3 –

3 года

44 недели

2 дня

Мне кажется, старикам действительно нравится говорить вам, что нужно наслаждаться жизнью, пока молод. Так обычно говорят люди, которым четыреста девяносто лет и которые ездят на «Вольво». Не то чтобы с «Вольво» было что-то не так. Нет. Но возраст, уж извините. Наличие большого опыта делает вас скучными и пресными, как содовая недельной давности.

Приложение А: Джек Адам Хантер;

Приложение Б: возможно, бессмертные вампиры;

Приложение В: бабушки и дедушки.

Кроме моей бабушки. Моя бабуля потрясающая! Когда мне было два месяца, она катала меня в корзине, прикрепленной к ее «Харли-Дэвидсон». Вполне вероятно, что именно этот опыт, полный ветра, выхлопных газов и моторного рева, превратил меня в ту лихую героиню, которой я являюсь сейчас. Думаю, родители отправили ее в дом престарелых, мотивировавшись тем, что брать маленькую внучку на прогулку с бандой байкеров является первым признаком слабоумия или что-то типа того. Но сейчас, когда я в Джорджии, мы наконец-то воссоединились. Были слезы. И сопливые платки. Это длилось примерно пять минут, после чего мы перешли на стадию безумства.

– Я, конечно, не из тех, кто подвергает сомнению обоснованность совершения тщательно продуманных поступков, – говорю я, протягивая бабушке еще одну горсть фейерверков. – Но если бы я была такой, ну, знаешь, очень скучной, несчастной и, безусловно, непохожей на себя, то обязательно бы спросила: какого черта мы делаем на этой крыше в четыре часа утра, вопросительный знак. Нет, как минимум четыре вопросительных знака. И очень встревоженные смайлы.

Бабушка фыркает, засовывая оставшиеся фейерверки в дымоход. Их так много, что мне больше не разглядеть внутри темных кирпичей. Час назад мы подняли через дымоход фитиль, который бабушка сейчас привязывает к огромной куче собранных вместе фитилей всех фейерверков. Сидя на корточках, она смахивает тонкие окрашенные в зеленый цвет волосы с глаз и сверкает мне озорной ухмылкой.

– Моя обязанность, как председателя приветственно-прощального комитета дома престарелых «Сильверлейк», устраивать девочкам и мальчикам должные проводы. Никакой похоронной процессии и скучной чепухи священника. Виола была хорошей женщиной, безгранично любившей жизнь. Она никогда не хотела скучных проводов, но ее дети всегда твердо на этом настаивали. И даже после смерти бедняжки они не посчитались с ее, можно сказать, последним желанием!

– Ужас! – восклицаю я синхронно с бабулей.

– Точно, – указывает она на меня, сверкая глазами цвета корицы, как у меня и папы. – Ужас. Ужасно. Отвратительно, что в наши дни люди не уважают мертвых. Поэтому мы просто обязаны почтить память моей мертвой подруги должным образом.

– Набив дымоход фейерверками.

– Набив дымоход фейерверками! – соглашается она. – Когда утром придет медсестра и разведет в камине огонь, она заодно подожжет и все это! Виола над этим хорошо посмеется.

Я улыбаюсь и помогаю бабушке спуститься по пожарной лестнице. Бабуля у меня высокая и в прекрасной форме для своих семидесяти лет, но все-таки она худая, а ее запястья и пальцы крохотные. Когда мы возвращаемся на твердую почву и шагаем по лужайке к ее зданию, бабушка обнимает меня за шею.

– А как насчет твоих похорон, детка? – спрашивает она.

– Ты говоришь о тех, которых никогда не будет, потому что я соберу семь жемчужин дракона и пожелаю вечную жизнь?

Она смеется.

– Да, именно. Что на них пренепременно должно быть?

Я задумываюсь на целых шесть с половиной секунд.

– Поцелуи. Танцы нагишом. Может быть, торт.

Бабушка ухмыляется, пока мы поднимаемся по побеленной лестнице.

– Что? Что за выражение лица? Почему ты так на меня смотришь?

– Ох, ничего. Просто ты так повзрослела, вот и все. Ты сказала «поцелуи», не покраснев на пять оттенков.

– Да, теперь я очень зрелый, ответственный подросток, так что спокойно могу обсуждать свои трудности и невзгоды.

– Угу, – произносит с надеждой бабушка.

– Например, поцелуи. Я действительно кое с кем целовалась. – Бабушка ждет. – Ну, я сначала его ударила, и только потом мы поцеловались. Но это был хорошо продуманный, пропитанный зрелостью удар.

Бабушка долго и громко смеется. Когда она открывает дверь в свою комнату, проходит и садится на кровать, я указываю на нее пальцем.

– Даже не смей называть вещи, которые ты хочешь на свои похороны. Потому что когда старики говорят нечто подобное, это обычно сбывается, а если ты умрешь, то я стану бесконечно несчастной.

– Это сбывается потому, что мы мудры, дорогая.

– Это сбывается потому, что у вас, ребята, чертовски потрясающие мозговые силы, которые, кажется, способны на все, кроме дарования бессмертия. И зубов.

Бабуля смеется, снимая тапочки и ложась на кровать.

– Иди сюда.

Я, спотыкаясь, подхожу к кровати и присаживаюсь. Бабуля берет меня за руку и медленно гладит ее, смотря мне прямо в глаза.

– Множество людей в твоей жизни будут говорить тебе, как, исключительно по их мнению, ты должна жить. Кто-то, вероятно, не выскажет это прямо. Кто-то просто убедит, и слова не сказав, что тебе нужно жить определенным образом. – Она смотрит в окно, за которым лишь темнота, усеянная звездами, и улыбается, а затем снова переводит взгляд на меня. – Послушай меня внимательно, детка. Не живи жизнью, которая не приносит тебе счастья. Если ты не счастлива, оставь своего возлюбленного. Если ты не счастлива, уйди с работы. Если ты не счастлива, сделай все, чтобы стать счастливой. Потому что только ты сама можешь сделать себя счастливой.