Джанет Чарльз - Одесское счастье

Он даже предложил мне покушать с ним ланч прямо там, в переговорной. Немолодая женщина шустро накрыла на стол. Тогда я первый раз попробовала французский сыр, беленький бри буквально таял во рту. А вино! Когда мы допили первую бутылку, я сняла ее со стола на пол (пустая бутылка на столе – к неудаче). Мистер Хэрмон откупорил вторую, и я заметила, что в ней настоящая пробочная пробка, а не пластмассовая затычка, как в наших «чернилах». Еда была пальчики оближешь, а больше всего мне понравился хумус. На вкус прям расплавленное солнце: золотистый, теплый и нежный. Чистый марципан. Я закрыла глаза и с наслаждением позволила лакомству проскользнуть в горло.

– Все дело в первоклассном оливковом масле, – пояснил мистер Хэрмон, не сводя с меня глаз. – В Одессе такого, наверное, не сыщешь. Мы привозим всю эту снедь на наших кораблях. Если согласишься у нас работать, будешь есть разные деликатесы каждый день.

Пытаясь не лыбиться, я потерла пальцами подбородок, словно раздумывала, соглашаться или нет. Будь рядом бабуля, она точно схватила бы меня за руки и уложила их на колени.

– У нас филиалы по всему миру, – продолжил мистер Хэрмон. – Германия, Америка... Такой умнице, как ты, нет смысла всю жизнь торчать на одном месте, а?

Америка! Таки да. Я улыбнулась и быстро прикрыла рот рукой.

– Весь день говорить на английском... Это моя мечта.

– У тебя превосходный английский, – похвалил он. – Училась в Англии?

Я покачала головой. В этой стране никто не ездил учиться за границу. Неужели мистер Хэрмон совсем без понятия? Мы учились только среди здесь, без отрыва от родной почвы. Шеф даже вообразить не мог, через что мы прошли на уроках Марии Павловны. Та еще учительница. Редкие седые волосы, стянутые в тугой пучок, тонкие губы и глаза навыкате. Ну очень строгая. Мария Павловна была единственной знакомой мне одесситкой, которая никогда не улыбалась и не шутила. Но преподавала она чудесно, нафаршировывая знаниями даже самых шкодливых обормотов. Мы заучивали тексты наизусть и пересказывали их у доски. Стоило ошибиться, Мария Павловна стукала по доске указкой. При следующей оговорке удар мог прийтись уже по ногам. Учительница раз за разом проигрывала кассеты с упражнениями на произношение.

Though. Thought. Bough. Bought .

Однажды я неправильно произнесла дифтонг, так она схватила меня за подбородок и держала, пока с губ не сорвался нужный звук.

На стол она ставила метроном, и мы ритмично проговаривали формы спряжения неправильных глаголов в темпе, возраставшем с каждым занятием. Тик-так, тик-так. Тик-так-тик-так-тик-так. Arise-arose-arisen, begin-began-begun, break-broke-broken, burst-burst-burst и cut-cut-cut (наши любимые, потому что неизменно шли первыми и все их заучили), eat-ate-eaten, fight-fought-fought, get-got-got , и так далее, и тому подобное. Сколько лет прошло, а как слышу тиканье часов, нервы натягиваются и не могу удержаться, чтобы не начать мысленно перечислять школьный список из сотни неправильных глаголов.

Drink-drank-drunk .

Голова пошла кругом, и я отставила бокал.

– За границу мы не ездили, – пояснила я, – но мне повезло на строгих учителей.

Мистер Хэрмон нахмурился, и я подумала, что он, возможно, тоже близко знаком со школьной дисциплиной.

– Другие претендентки двух слов связать не могли.

Видела я цацу, которую он собеседовал передо мной. Где он ее такую нашел? Уже не в пивной ли?

Подавальщица вернулась с горячим кофе. Я вдохнула пар, исходящий из белой фарфоровой чашки. Пахло так вкусно, насыщенно и восхитительно, что, несмотря на сытость, у меня потекли слюнки. Мистер Хэрмон протянул мне кусочек черного шоколада, который я с благодарностью взяла. Конечно, в Одессе водились деликатесы. Зря мистер Хэрмон выступал, что их тут нет. Просто люди вроде меня – девяносто восемь процентов населения – не могли себе ничего такого позволить. Надеясь, что он не заметит, я спрятала шоколадку в сумку, чтобы позже поделиться с бабулей.

– Ты когда-нибудь пробовала шампанское, дорогая?

Я покачала головой. Мистер Хэрмон щелкнул пальцами и приказал явившейся женщине принести бутылку, а я не могла поверить в привалившее счастье. Будет теперь, что рассказать и Оле, и бабуле: я пила шампанское, настоящее шампанское! Французское! В нашей семье игристое вино (которое в СССР называли шампанским) пили только раз в году, на Новый год. Чтоб вы знали, без сладенького шампанского на тридцать первое декабря в Одессе и праздник не в праздник. Если не верите мне, спросите у моей бабули. Единственный раз на Новый год мы обошлись без шампанского, когда умерла моя мама.

Мистер Хэрмон разлил напиток по бокалам. Пузырьки поблескивали, словно крохотные бриллианты.

Мы чокнулись, и он произнес тост:

– За плодотворное... сотрудничество.

Боже ж ты ж мой же ж, так это значит, что козырная работа – моя?!

Он наблюдал, как я отпиваю первый глоток. Кислятина. Захотелось кашлянуть, но я сдержалась. Мистер Хэрмон протянул мне руку, и я пожала ее, чувствуя, что эта встреча для меня спасательный круг, что после долгих поганых дней наконец-то распогодится. А потом он подмигнул и сказал:

– Безусловно, спать со мной – лучшая составляющая этой работы.

Я отдернула руку. Мистер Хэрмон произнес это шутливо, но я-то поняла, что он всерьез. Внезапно он напомнил мне моржа в своем красно-коричневом пиджаке, о котором при встрече не замедлил схвастнуть, что тот от Версаче. Серебристые ниточки на висках превратились в унылую седину. Да, обычный мужик – не лучше всех остальных, только с белыми зубами и дорогим одеколоном. Мы посмотрели друг другу в глаза. Тишину нарушало лишь тиканье часов.

Weep-wept-wept. Win-won-won. Withdraw-withdrew-withdrawn .

«Перестань киснуть! – тряхнула я головой. – Думай!»

Смогу ли я не просто готовить ему кофе и переводить документы, но и спать с ним? Способна ли я лечь под него ради работы? Представила, как по мне ползают эти мясистые руки, и по коже поползли мурашки – я вегетарианка. Сквозь матовые стекла очков мистер Хэрмон сверлил меня черными глазами, ожидая моего решения.

Тот еще рогалик – ни своего, ни чужого не упустит. Небось, как приехал с Израиля, так быстро привык, что тут с ним носятся как с писаной торбой. Многие западные мужчины специально слетаются в страны бывшего СССР, чтобы здесь выступать птицами высокого полета. Дома-то они почти невидимки, еле сводят концы с концами. А здесь считаются богатыми, снимают огроменные квартиры, нанимают поваров, горничных и девушек для прочих услуги. (Для одесситов Запад – это вся земля от Тель-Авива до Токио: о географии у нас судят не по карте, а по изобилию.)

Я подумала о своих подругах. Об Оле, у которой трое по лавкам, но нет ни мужа, ни работы, ни денег. О Лере, что каждый день преподает в школе, но, как и большинство бюджетников, заработанной зарплаты не получает. О Маше, выпускнице консерватории, которая недавно устроилась работать официанткой и теперь вынуждена носить юбку в ладонь дольшиной. Подумала о многих других знакомых. Не хотелось закончить как они: без перспектив и без денег. Маша пела, словно соловей, а ее унижали и хозяин ресторана, и посетители. Если я устроюсь на эту фирму, по крайней мере, терпеть придется только одного кишкомота.

Читать дальше