Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета

– Должен он теперь жаловать меня повышением в службе, воздвигнуть сокольником, а то и начальником! – уходя, требовал Олексей. – А ежели не оценит верности моей, аз озлоблюсь! – и пригрозил на последок. – А ты готовься посягнуть за меня в замужество! Соболей тебе под ноги брошу, не то что кафтан!

Из ночи в ночь, на коленях, каялась Феодосья в грешном любострастии в святых стенах, ибо исповедоваться не могла, и клялась не впускать более Олексея в келью свою. А спустя три недели вдруг услышала невероятную весть, сообщенную на пороге церкви отцом Логгином. Агеюшка жив!

Феодосья долго обливалась счастливыми слезами, стоя на коленях перед иконой Иверской Божьей матери. А Она с печальной нежностию взирала на Феодосью, крепко прижимая к себе своего младенца.

Вернувшись в келью, Феодосья не находила себе места – ей зело хотелось хоть с кем-нибудь поделиться нежданной радостью. Но с кем?!

«Хоть бы Олексей пришел! – с виной и испугом то и дело думала Феодосья. – Господи, прости меня многогрешную! Только словечко Олексею скажу, далее притвора не впущу».

Олей! О! Явно в фаворе у Господа была сей год Феодосья! После первых петухов дверь кельи тихо скрипнула, и руки Олексея крепко охапили Феодосью.

– Олеша, как хорошо, что ты пришел! – тихо смеясь, прошептала Феодосья. – Но не трогай меня! Аз лишь мечтала рассказать тебе одну вещь…

Феодосья высвободилась из объятий разочарованного Олексея.

– Опять россказни! – рассердился Олексей. – Аз к тебе, рискуя животом…

За дверями, в сводчатом переходе, устланном сеном, зашуршало и явственно хрустнула под мягким кожаным каликом солома.

Феодосья испуганно прикрыла рот Олексея.

– Тихо!

Она осторожно выглянула из кельи. В мутном свете масляного светильника в каменной нише мелькнула фигура, похожая силуэтом на Веньку Травника. Впрочем, ничего особенного в сем событии не было – мало ли по какой нужде мог выйти ночью из кельи монах?

Но сердце Феодосьи заметалось пойманным мышонком – что как застал бы Венька в ее объятиях стрельца? – и она почти силой изринула Олексея из кельи, так и не поделившись счастливой новостью.

– Прощай! Не сегодня-завтра услышишь обо мне, – сердито пообещал напоследок Олексей, в обиде на молчание царя Алексея Михайловича и жестокосердие Феодосьи. – Подниму сокольничих! Какой месяц кормовые не платят!

После сего перемахнул через стену монастыря и с горя пошел на улицу лизанья, где и спустил последние деньги на блудищ и хмельное.

Вениамин Травников же тихо постучал в обитель игумена Феодора и, войдя с поклоном, промолвил, с трудом скрывая ликование:

– Феодосий – мужеложец. Из его кельи сей час украдом вышел стрелец.

«Неужели Феодосий действительно жена?» – удивленно подумал игумен, но не выказал сенсационной версии, а спросил:

– Ты слышал, о чем оне молвили?

– Не много, – признался Венька и передразнил бабьим голосом: – «Олеша, как хорошо, что ты пришел», – и затем, не удержавшись, прилгнул: – А после послышался любострастный смех и звуки скокотания. Прости меня, Господи!

– Как стрелец пробрался в келью?

– Явно не в первый раз, – бросил Венька. – Судя по тому, как бойко он перемахнул, уходя, через стену на улицу, – и мстительно прибавил: – Впрочем, когда ночное бдение несет Ворсонофий, такие события не в диковинку. Прежде аз сомневался и не хотел возводить наветы, но теперь уверен – он также хаживает в известную келью.

«Ворсонофий… – задумался игумен. – Ворсонофий с Феодосием, действительно, в дружбе, всюду вместе. Неужели он знал о том, что Феодосий – жена? Ей, хороша будет картина, если оне еще и любовями занимались. Феодосия – внове на костер, Ворсонофия – в ту же обитель, куда и Никона, а мне ссылка в сырую яму. Что ж, заслужил, пень трухлявый, коли бабу от мужика не отличил».

– Позволите идти? – услышал игумен голос Веньки.

– Брат Вениамин, проследи до утра, не случатся ли Ворсонофий и Феодосий в одной келье? И сразу доложи мне, если сие окажется так.

Венька едва сдержал радостную ухмылку и, поклонившись, покинул виталище настоятеля.

Не сомкнув глаз, он до третьих петухов караулил в темном переходе.

К его удаче, многие монахи убыли в лесную обитель на заготовку брусники и клюквы, и к пятичасовой утренней молитве в церковь никто из ближних келий не вышел. Поэтому, заметив, наконец, как в келью Ворсонофия проскользнула Феодосья, он почти не таясь подкрался к дверям. Через мгновенье Венька, ликуя, разобрал голос Феодосия.

«Каков блудодей! – с некоторым даже восхищением поразился Венька. – Едва выпроводил стрельца, уж любострастится со своим же монахом!»

Венька приложил ушеса к притвору и, охваченный сладострастием, приготовился услыхать премерзкие вздохи и стоны.

Но в келье лишь тихо беседовали.

Феодосья пыталась убедить верного своего товарища открыться игумену Феодору в том, что он сын его, – узнав радостную весть о своем сыночке Агеюшке, ей хотелось, чтобы такое же счастье обрели и настоятель с Ворсонофием. Она не могла открыть товарищу истинную причину своей настойчивости и признаться, что завтра покинет монастырь и пойдет по свету искать табор, в коем странствует сыночек ея. Поэтому Ворсонофию ее внезапные страстные уговоры открыться игумену показались странными.

– Когда-нибудь, не сейчас, – тряс главою Ворсонофий. – Не время еще.

Феодосья дружески обняла его за плечо.

И в сей момент дверь распахнулась, и в келью ворвался Венька.

Феодосья сжала ладонь Ворсонофия.

– Ну что, голубки, попались? – ухмыльнулся Венька. – Мужеложцы похотливые!

Феодосья, с трудом понимавшая значение сего слова, недоуменно смотрела на монаха.

Но Ворсонофий вскочил в гневе и набросился на Веньку с кулаками; посыпались звуки тяжелых ударов.

Феодосья сперва испуганно прижалась к стене, но после опамятовалась и ринулась разнять бьющихся. Она крепко схватила Ворсонофия за локоть, и, к ее радости, он медленно шагнул назад, глядя на Веньку. Но потом, пошатнувшись, с удивленным взглядом упал на пол, так что глава его оказалась под столом, а ноги нелепо подогнулись.

Феодосья перевела взгляд на Веньку, в руке его темнел нож.

Венька растерянно водил очесами. Зубы его стучали.

Феодосья в ужасе ринулась из кельи и, не зная, у кого искать помощи и спасения, побежала к настоятелю.

Игумен словно ждал ее и молча отворил дверь.

Взглянув на нежные ланиты, яблоневых цветов шею, крошечные ушеса, игумен недоумевал, как раньше не разглядел он прелепую юную жену. Несомненно – жена! Но в то, что Феодосий, или как там ее, была ведьмой, поверить было невозможно.

«У ведьмы зеницы черные либо коварного зеленого цвету, власа вьются хмельными кудрями до самых лядвий и весь облик погибельный для мужей, – розмышлял настоятель. – А у Феодосия очеса словно голубые проталины небесные, власа короткие, взгляд кроткий. Нет, даже если баба он, то на ведьму никоим не похож».