Энтон Дисклофани - Наездницы

Отец постучал в мою дверь ровно в шесть часов. В то же мгновение с улицы донесся звон колоколов, напомнив мне Йонахлосси. Там мы тоже ели в шесть часов, хотя отец этого, разумеется, не знал.

Сэм стоял за его спиной, как перед ланчем стоял за спиной мамы.

– Твоей маме нездоровится, – сказал отец и шагнул в сторону, чтобы пропустить меня вперед, как будто я была леди. Я встретилась взглядом с Сэмом и поняла, что моя догадка верна: они едят с нами по очереди.

После того как мы сделали заказ, отец спросил, чему я научилась в лагере.

– Научилась?

– Что ты читала? Что вы изучали?

Я рассмеялась, и отец удивленно на меня посмотрел.

– Я научилась жить с другими девочками, – ответила я.

Отец кивнул. В конце концов, это было именно то, чего они хотели. Он так и написал в своем первом письме: « В лагере ты научишься жить в окружении других детей, Теа. Надеюсь, я не прошу тебя о слишком многом». Я знала, что этого никогда не забуду. Но отец не помнил, что он мне написал. Он выглядел слегка обеспокоенным, как будто я над ним насмехалась. Полагаю, так это и было, но не в том смысле, в каком он думал.

– Тебе там понравилось? – спросил он. – После того, как ты обжилась?

Сэм тоже на меня смотрел. Они хотели знать. Они хотели, чтобы я рассказала им историю. Но я этого не хотела. Йонахлосси был только моим.

– Я полюбила это место, – ответила я.

На следующее утро у моей двери появились и мама, и отец. Сэм стоял позади них, на своем привычном месте.

– Мы решили немного прокатиться, – сообщил отец и улыбнулся на свой манер – так, что заметить его улыбку было непросто. – И взглянуть на наш дом.

Мама опиралась на руку отца, идя к выходу из отеля, а на улице рукой прикрыла глаза от солнца. Сэм смотрел в окно: на магазины, мимо которых мы проезжали, на вокзал Черч-стрит, где родители встречали меня лишь позавчера, на апельсиновые рощи, постепенно сменившие городские улицы. «За городом, – думала я, – мы снова будем жить за городом, потому что мама не выносит город». Всю дорогу мы молчали, никто не произносил ни слова, никто даже не пытался о чем-либо заговорить, включая и меня. Но я привыкла к болтовне, к постоянному гулу девичьих голосов. Мне казалось, я вот-вот лопну, взорвав эту тишину.

Спустя какое-то время отец свернул на узкую дорогу, потом, спустя минуту-другую, свернул еще раз, и я увидела, где теперь будет жить моя семья. Домик был хорошеньким, построенным в испанском стиле. Белые оштукатуренные стены венчала красная черепичная крыша. Толстые пальмы образовывали правильный квадрат двора. Я прикинула, что он вполовину меньше нашего дома, но тот дом был вообще-то чересчур велик для нас четверых.

– Здесь есть конюшня? – спросила я, хотя это не имело значения.

– Нет, – ответил отец, и мы вслед за ним поднялись на крыльцо.

Дверь была заперта. Мы никогда, ни разу за всю мою жизнь не запирали дверь. Но с этого момента нам предстояло это делать. Мы вошли в пустой дом, в пустую комнату с белоснежными стенами. Но я знала, что под мамиными руками все может преобразиться. Потолки были высокими, на второй этаж вела лестница из кованого железа, гладкие деревянные полы радовали глаз насыщенным коричневым цветом.

– Красивый дом, – отметила я.

Обернувшись к отцу, я убедилась в том, что он все еще хочет меня радовать. Он всех нас хотел порадовать, надеясь, что дом станет своеобразным бальзамом для наших душ.

– Да. – согласился он. – Не правда ли, очень красивый?

Но мама, казалось, не поняла, что этот вопрос был обращен к ней.

– Да, – наконец сказала она. – Очень.

Сэм с отцом пошли взглянуть на гараж, а мама вышла во двор. Я решила, что она захотела отдохнуть в машине. Мне надо было собраться с духом. Я понимала, что это будет нелегко, что это всегда будет нелегко, сколько бы времени у меня на это не было. Подойдя к окну, я увидела, что мама не пошла к машине. Она сидела на крыльце, наклонив тесно сжатые ноги.

У нее был жалкий вид, и я рассердилась на нее, потому что не хотела ее жалеть, да и для моей мамы жалость всегда была совершенно неприемлемым чувством. Она была выше жалости. Отец был прежним – тихим и добрым. Сэм держался отстраненно, но его отношения с миром были все такими легкими, непринужденными. А вот мама была уничтожена. Ее вырвали из ее дома. Она принадлежала месту, а не людям.

Я вспомнила, как когда-то в Иматлу приехала знакомая дяди Джорджа и тети Кэрри. Она хотела увидеть наш дом. Они с мужем вскоре собирались начать строительство своего собственного дома, и им сказали, что они должны увидеть наш дом, потому что он просто изумителен. И это было правдой. Но его могло разрушить все, что угодно: пожар, ураган, старый дуб, упавший на крышу. Неподобающее поведение дочери.

Я вспоминала, как мама показывала им все комнаты, даже наши с Сэмом спальни. И женщина, которая была такой высокой и тонкой, что напоминала какую-то птицу, все время повторяла: «Изысканно». Я ее очень хорошо запомнила, потому что у нас нечасто бывали гости. Тетя Кэрри все время плелась за ними. Тогда я закрыла глаза, спасаясь от вида плетущейся тети Кэрри. Я опустила голову и обхватила ее руками. Все эти воспоминания о нашем доме, каким он был до несчастья, и о Йонахлосси как бы струились из моей головы подобно каким-то испарениям.

«Изысканно, – повторяла женщина, – изысканно». И я поняла, что наш дом действительно изысканный. Я никогда не пыталась придумать ему определение. Он просто был нашим домом. К концу визита мама явно заскучала, и неудивительно: та женщина и правда была скучной. В каждой комнате она повторяла одно и то же. Но маме стало скучно потому, что гостья провозглашала нечто совершенно очевидное, не нуждавшееся в озвучивании. Это было все равно что назвать маму красивой. Все равно что назвать нас баловнями судьбы.

Мы стояли на крыльце, пока их машина не скрылась в облачке пыли, и мама взяла меня за руку.

– Ну что ж, – произнесла она, – давай вернемся в нашу изысканность. Как ты на это смотришь?

Теперь я смотрела на то, как она сидит на ступеньках, делая вид, что осматривает двор, который она никогда не полюбит, перед домом, который никогда не станет ее домом. Я поняла, что наш дом был ее ребенком. Но нет, не то. Наш дом был ее матерью и ее отцом. В нем она находила утешение и надеялась, что он защитит ее от жизненных бурь и неурядиц.

Я тихонько выскользнула на крыльцо, и меня моментально обдало жаром. Двор был бесцветным – ничего, кроме пальм и кустарников. Я не сомневалась, что мама его расцветит.

– Симпатичный двор, – произнесла я, стоя у нее за спиной, и она кивнула, но промолчала.

Я села рядом с ней, и она легонько похлопала меня по колену.

– Мама, – начала я, – я хочу снова уехать.