Светлана Храмова - Мой неправильный ты

Властительница умов, гранд-дама и забалованное дитя парижского Сен-Жермен де Пре, неотразимая, когда начинает говорить, элегантная, когда идет и дышит, когда дышит и бьется в его руках, как выловленная из чужого моря красноватая рыбка. Вне этого чуждого ему моря она задыхается, чикагские испарения вместо парижского абсента хороши для Нельсона и убийственны для Симоны, здесь она может только любить. Рвать его губы на части, вгрызаться в шею, будто это кусок печеного баклажана, целовать его плечи, оставляя бесчисленные синяки – пусть все видят, пусть!

Гордая Симона де Бовуар. Жадная, ненасытная рысь. Его награда за исступленный труд, за долгописание первого романа в заброшенной станции метро, обоссанной и затхлой, запахи, отшибающие обоняние, не обоняй – погибнешь!

А он писал. Голодный и грязный гений, не замечающий ни грязи, ни голода. Она его награда, она его проклятие – пройдет неделя, две, она уедет, а он будет метаться по бунгало разъяренным зверем, воющим от тоски. И будет иногда писать ей вполне джентльменские письма, вкладывая газетные вырезки и список названий нужных ему книг, сопровождая вырезки и список клятвами любви или извещениями о скорой женитьбе.

Аманда здесь рядом. Да и разве одна Аманда?! Симона тоже непременно назовет парочку имен своих любовников, он не будет писать ей с месяц примерно, потом назло приклеит две марки вместо трех и отошлет – лети, птичка моя! – письмо дойдет месяца через три, пусть она ждет и спрашивает себя: что ей важнее, мнение полуслепого доходяги-философа или нормальная женская доля, с ахами и вздохами, с кусанием губ от боли и страсти? Как восхитительно она ходит голой по его квартире, позирует другу-фотографу, не скрывая своей восхитительной наготы! (Фото «Симона де Бовуар в Чикаго, 1950» появится на обложке журнала «Нувель обсерватор», а как же иначе?)

Она божественна, она – его мечта. Но им никогда не суждено быть вместе. Сейчас она пишет длинную скучную книгу, основное содержание – быть вместе незачем, все скоротечно, и это невольный ответ ему. Плюс к длинным намеренно сбивчивым письмам с описаниями природы в Париже и замечаниями вскользь, что она забыла, как он выглядит (ты еще помнишь меня, дорогой?) И привычные, будто само собой разумеющиеся восторги в адрес обожаемого Жан-Поля. Привычные и неуместные. Писательница Симона де Бовуар, жена философа Ж. П. Сартра. Так будет написано на ее могильной доске, она этого добьется.

А Нельсон – это приключение в пути. Нельсон Олгрен, пишущий ей туда, в далекое море огней, мишуры и притворства, в никуда, в «Париж-Сен-Жермен-де-Пре», звучит как звонкое ругательство проститутки Софи! Ах, она задыхается вне Парижа и праздника привычных огней. А Нельсон сдувается в Париже, теряется там, теряет почву под ногами, нет ему вдохновения вне чикагского болота. Не нужен ему лживый погремушечный Париж, он – мужчина! А они пустозвоны, и она и Жан-Поль, хотя Олгрен погорячился, конечно, придумав ей прозвище «Мадам Чепуха», дразнилка ушла в народ, был неправ, Симона, прости!

Она простит. Но если всерьез, глубокий исследователь женской психологии философ Симона де Бовуар для американца Олгрена Нельсона вряд ли чем-то отличается от замарашки Нэнси. Женщина, изнемогающая от желания, её надо трахать в любом положении, в самой неподходящей точке бунгало, сжимать запястья ее нежных рук клещами-пальцами, и снова трахать где попало, даже в лесу. Это то, что ей нужно, когда она здесь. И это правда.

Сведениям о причинах смерти Алексей не дал ходу, результаты вскрытия переписали заново. Острая сердечная недостаточность, внезапный приступ, дыхание остановилось. Квартиру Эвы: бежевые тона, пастельного цвета шторы, тройная струна – брюссельское кружево, шелк, тяжесть светонепроницаемого холста – сам выбирал и ремонтировал. Тщательный декор и дизайн. А та проклятая ванна персикового цвета была полной воды и пена вздувалась, выплескивалась через край. Golden girl, доченьку единственную, нашли уже окоченевшей, бездыханное тело. Передоз. Нет, она утонула.

Огни ночного клуба «Амели» зажигались в десять вечера и не гасли до ухода последнего клиента, часто выдворяемого здоровенными дядьками-вышибалами в строгих серых костюмах. Не грубили никому и никогда, на широченных мордах секьюрити заученная улыбка, не презрительная ухмылка, заметьте, не гримаса, а именно улыбка, от уха до уха, глаза светятся. Это правило, репутация заведения должна быть безупречной. Обходились без скандалов, окна и посуда в целости. В названии имя хозяина – как лодку назовешь, так она и поплывет.

Алексей Мельников не мудрствовал лукаво, собственную размашистую подпись использовал на вывеске ( Амели – и росчерк уходил по диагонали вверх, завитушка напоследок). Завитушку с росчерком убрать, остальное вполне по делу. «Амели» – что-то в этом нежное, подвижное, название модного фильма, неустанный поиск любви.

Идея клуба возникла внезапно, вот эти самые огни загорелись в воображении, и пусть будет шум, суета, музыка, а главное – огни и ритм, тра-та-та́ та-та́ та-та́! Как-то все совместилось, уладилось, тревога после жуткой истории с разводом мгновенно улеглась. Ирина с ее новым мужем как испарилась, где она? – нету. He-ту! И давай, давай, наяривай, училка музыки со своим биологом-эмэнэсом в его двушке на выселках, попробуй со мной тягаться! Эва у меня в золоте ходить будет, golden girl, луноликая, златокудрая девочка – мечта для принца на белом коне. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель. Обтопчется конь, принца я к ней не подпущу, пусть королем станет. Так – или примерно так – Алексей тогда думал. Двенадцать лет назад.

А сейчас ее нашли в ванной. Двенадцатилетний цикл китайского календаря. От крушения до трагедии, нет, точнее: от крушения надежд до жизненного краха. Что ему теперь осталось? Одно – охранить ее от пересудов. Имя охранить. Тело дочери только что увезла карета «скорой помощи».

В ее квартире, еще не опечатанной, Алексей метался от шкафа к комоду, искал под кроватью и в простынях, вспорол подушку, обшарил каждую картину, полку, стул. Искал то, что необходимо скрыть от посторонних глаз – от детективов и сыщиков, от милиции, от любопытных. Что находил? Заначки – таблетки, кокаин в пузырьках и пакетиках, полиэтилен с героином, использованные шприцы, зачем хранила? И тут же запасы новых. Улики проваливались в бездну огромной сумки. Между матрацем и кроватью он нашел тетрадку. Вторую тетрадку, исписанную ее почерком вдоль и поперек, она не соблюдала порядка, никто не мог заставить. Милиция дежурила за дверью, ему дано всего десять минут, уже шла одиннадцатая. Алексей с ужасом вспомнил о телефоне, ну конечно, рядом с ванной и лежит. Незамеченный, тихо лежит, повезло. Звук отключен, умница! – от абсурдного «умница» затошнило, в голове туман – спокойно, стоять! Сумка где? В сумке должна быть записная книжечка, малюсенькая, там все имена. Вот, на диванной подушке – чуть не пропустил, на лбу испарина выступила, менты перепугаются, – лоб о подушку и вытер, и волосы пригладил растопыренной в полусудороге пятерней.