Александра Флид - Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970

– Ты так красива, в это просто сложно поверить.

– Вовсе я не красива, – возразила она, и ее слова звучали вполне искренно.

Он не стал убеждать ее в верности своих слов.

Охранник не выгнал их только из уважения к статусу Адама – он был самым опытным поваром в ресторане, и его очень ценили. Они с Евой приготовили спагетти с болоньезом и уселись за самый высокий разделочный стол. Все верно – в ее присутствии все становилось другим. Ему показалось, что ничего вкуснее он еще никогда не готовил, хотя через его руки прошли сотни тысяч разных блюд – за десятилетия работы он наполнил немало тарелок для клиентов со всего мира.

Это вошло у них в привычку – гулять после работы по местам его прошлого. Ева была готова слушать его сколько угодно, но редко говорила о себе, ограничиваясь лишь тем, что уже рассказала в то утро. Иногда она приглашала его к себе, но они еще ни разу не были близки – прогулок, совместных завтраков и бесконечных бесед пока что было достаточно. Как она и заметила, у них было еще много времени, а нетерпеливость и горячность, свойственные юности, уже успели отойти в прошлое. Адам даже не был уверен в том, что когда-нибудь сумеет сделать первый шаг и преодолеть границу, за которой начинались романтические отношения. Ева была для него другом, спутницей, слушателем или собеседником, но любовницей он ее еще не видел даже в самых смелых фантазиях. Чем ближе он с ней знакомился, тем отчетливее понимал, что должен ценить все ее поступки и подарки – даже мимолетные взгляды и намеки. Он не мог требовать большего.

Ева выбирала платья для него. В ее жизни появилось нечто, придававшее ей смысл. И если бы это был обычный роман, то она не стала бы тратить силы и напрягаться, но ей казалось, что она могла бы помочь Адаму, а потому она продолжала прилагать усилия и встречаться с ним. Впервые за долгое время она чувствовала, что чего-то хочет – хочет увидеть его и ощутить все то, что переживает он, когда их взгляды встречаются. Она могла бы наблюдать за ним бесконечно – его восторг первооткрывателя помогал и ей видеть больше, чем обычно. Никто не смог бы сказать точно, кто из них получал больше пользы и радости от этих прогулок.

С тех пор, как не стало девочек, Ева замкнулась. Какое-то время она провела в полной изоляции, утратив человеческий облик и совершенно одичав. Потом начались дни возвращения – она выбиралась из дома, ходила в магазин и пыталась хотя бы походить на себя прежнюю. Внешне ей это удалось – на восстановление ушло примерно два месяца. Но после того как она перестала прятаться за стенами, Ева вдруг поняла, что не может жить в Будапеште – каждый парк, каждый мост, каждый перекресток напоминал ей о тех, кого она потеряла. Она утратила способность радоваться новому дню – жизнь в этом городе опротивела ей. Тогда было принято единственно верное решение – уехать и попытаться вернуть силы в другом месте.

Прага подошла идеально – здесь было много приезжих, и одинокие люди никого не удивляли. В районе Жижков ей удалось найти подходящую квартирку, и она перевезла сюда свой небольшой багаж, к которому в скором времени прибавились разные мелочи, купленные уже на местных рынках. Ее денег должно было хватить на ближайшие месяцы, а о дальнейшем Ева не задумывалась. По крайней мере, старалась не думать.

Поначалу все было хорошо, но позже она стала понимать, что одиночество не идет ей на пользу – тоска стала возвращаться. По утрам ей не хотелось вставать с постели, долгими вечерами она ворочалась с боку на бок, стараясь заснуть. Так она научилась смотреть на ночную дорогу с балкона и пить кофе после полуночи. Отсутствие режима позволяло ей спать по несколько часов днем и примерно столько же ночью – она больше не разделяла сутки на традиционные фазы активности.

Оставалась лишь единственная привычка, пережившая многие месяцы с момента катастрофы – Ева просыпалась в семь часов, словно ей все еще нужно было провожать детей в школу. Не желая оставаться в пустой квартире, она выходила и заказывала кофе в кафе, находившееся на первом этаже дома напротив.

С появлением Адама многое стало преображаться. Подаренное им серебряное кольцо лежало в ее сумочке – она всюду носила его с собой, но никогда не надевала на руку. Ему было хорошо рядом с ней, и она получала удовольствие, осознавая, что дарит тепло и радость такому достойному человеку. Он был вежливым и скромным. Одного этого было достаточно для того чтобы начать уважать его, но в ту ночь, когда она впервые пригласила его к себе, он показал ей еще более ценные качества – честность и сдержанность. Он был щедрым – отдавал всего себя и ничего не ждал взамен.

Понять, почему он остановился именно на ней, было невозможно, и Ева решила принять все, как есть – не искать объяснений и разгадок. Так было проще – она впустила его в свою жизнь, не расписывая планы наперед.

Ей хотелось сделать для него как можно больше, и она старалась отдать ему все, что только могла. Этого было слишком мало, но сейчас она была просто неспособна на нечто серьезное и глубокое. Прогулки, разговоры и редкие завтраки – она знала, что это самое меньшее из всего, в чем он нуждался.

А еще она знала, что со временем сможет все исправить. Чем больше времени она проводила рядом с ним, тем больше сил ощущала в себе.

Они забирали друг у друга боль и дарили взамен самое лучшее из всего, что могли найти. Никто из них не ощущал себя опустошенным или обманутым – их встречи были необходимы им обоим. Ева не верила в безгрешную любовь, и просто ждала момента, когда сможет переступить невидимую линию, за которой начиналась другая жизнь.

Ей и в голову не приходило сравнивать его со своим мужем. Она старалась не думать о прошлом, хотя это было практически невозможным. Впрочем, когда Адам бывал рядом с ней, многое казалось проще – Ева старалась дарить всю себя только ему, и в этом находила своеобразное спасение от воспоминаний и терзаний.

Именно поэтому разговор, который она завела одним пьяным вечером, оказался полной неожиданностью для нее самой.

– Ты знаешь, что самое сложное, когда переживаешь смерть тех, кого любишь?

Она намеренно не сказала «любил», поскольку для нее все оставалось реальным и живым даже через двадцать месяцев – ровно столько прошло с момента гибели детей.

– Что? – спросил он, глядя на то, как она наливает себе еще вина.

В Праге большинство предпочитает пить пиво, но Ева находила для себя магазинчики, в которых продавалось неплохое токайское – как напоминание о доме.

– Не сойти с ума от чувства вины. Конечно, я думаю о том, как им было больно и страшно – поверь, в первые месяцы я ни о чем другом и думать не могла. Именно тогда я загнала себя как зверя в клетку – засела в квартире и совершенно утратила человеческий облик. Не принимала ванну неделями, ела раз в два дня и лежала в постели сутками напролет. Я все пыталась представить, что они видели и чувствовали перед смертью. – Ева не совсем интеллигентно почесала нос и шмыгнула. – Ну, понимаешь, мне казалось – бред, конечно – что если я почувствую то же самое, то мне станет легче. И я раз за разом представляла – каково это, оказаться в холодной воде и пойти ко дну. Каково понять, что никто не придет на помощь? – Она закусила губу и выдержала паузу. – Это был ад кромешный, но еще не самое страшное. Потом все это как-то отошло на задний план, и меня стали вытаскивать из дома. Приходили друзья, приносили нормальную еду, выгоняли в магазин. Я одевалась как сомнамбула и делала все как автомат для газировки – только после толчка или пинка. Но потом пришло… осознание безвозвратности. Они ушли. Ничего нельзя изменить или исправить – все, точка в конце предложения. И если я когда-то обижала своих девочек – не нарочно, просто по глупости или из-за усталости или еще чего-нибудь… ты не представляешь, как это тяжело. Я вспоминала и лелеяла каждый такой момент. Когда Китти или Джола просили меня о чем-нибудь, а я забывала это сделать. Когда я отказывала им в просьбах. Когда не покупала игрушки. Когда кричала – срывалась из-за ссор с мужем, как последняя стерва. – Ева опустила голову и сморгнула слезы. – Я кляла себя за каждый такой случай. Меня некому простить, Адам. Я никогда не почувствую облегчение.